Бирюзовая сережка в ухе отцы и дети кто это

— Что, Петр, не видать еще? — спра­ши­вал 20-го мая 1859 года, выходя без шапки на низ­кое кры­лечко посто­я­лого двора на *** шоссе, барин лет сорока с неболь­шим, в запы­лен­ном пальто и клет­ча­тых пан­та­ло­нах, у сво­его слуги, моло­дого и щека­стого малого с бело­ва­тым пухом на под­бо­родке и малень­кими туск­лыми глазенками.

Слуга, в кото­ром все: и бирю­зо­вая сережка в ухе, и напо­ма­жен­ные раз­но­цвет­ные волосы, и учти­вые тело­дви­же­ния, сло­вом, все изоб­ли­чало чело­века новей­шего, усо­вер­шен­ство­ван­ного поко­ле­ния, посмот­рел снис­хо­ди­тельно вдоль дороги и ответ­ство­вал: “Никак нет‑с, не видать”.

— Не видать? — повто­рил барин.

— Не видать, — вто­рично ответ­ство­вал слуга.

Барин вздох­нул и при­сел на ска­ме­ечку. Позна­ко­мим с ним чита­теля, пока он сидит, подо­гнувши под себя ножки и задум­чиво погля­ды­вая кругом.

Зовут его Нико­лаем Пет­ро­ви­чем Кир­са­но­вым. У него в пят­на­дцати вер­стах от посто­я­лого дво­рика хоро­шее име­ние в две­сти душ, или, как он выра­жа­ется с тех пор, как раз­ме­же­вался с кре­стья­нами и завел “ферму”, — в две тысячи деся­тин земли.

«Я подаю на развод» с Оксаной Пушкиной Эфир от 22.05.13

Отец его, бое­вой гене­рал 1812 года, полу­гра­мот­ный, гру­бый, но не злой рус­ский чело­век, всю жизнь свою тянул лямку, коман­до­вал сперва бри­га­дой, потом диви­зией и посто­янно жил в про­вин­ции, где в силу сво­его чина играл довольно зна­чи­тель­ную роль. Нико­лай Пет­ро­вич родился на юге Рос­сии, подобно стар­шему сво­ему брату Павлу, о кото­ром речь впе­реди, и вос­пи­ты­вался до четыр­на­дца­ти­лет­него воз­раста дома, окру­жен­ный деше­выми гувер­не­рами, раз­вяз­ными, но подо­бо­страст­ными адъ­ютан­тами и про­чими пол­ко­выми и штаб­ными лич­но­стями.

Роди­тель­ница его, из фами­лии Коля­зи­ных, в деви­цах Agathe, а в гене­раль­шах Ага­фо­клея Кузь­ми­нишна Кир­са­нова, при­над­ле­жала к числу “мату­шек-коман­дирш”, носила пыш­ные чепцы и шум­ные шел­ко­вые пла­тья, в церкви под­хо­дила пер­вая ко кре­сту, гово­рила громко и много, допус­кала детей утром к ручке, на ночь их бла­го­слов­ляла, — сло­вом, жила в свое удо­воль­ствие. В каче­стве гене­раль­ского сына Нико­лай Пет­ро­вич — хотя не только не отли­чался храб­ро­стью, но даже заслу­жил про­звище тру­сишки — дол­жен был, подобно брату Павлу, посту­пить в воен­ную службу; но он пере­ло­мил себе ногу в самый тот день, когда уже при­было изве­стие об его опре­де­ле­нии, и, про­ле­жав два месяца в постели, на всю жизнь остался “хро­мень­ким”.

Отец мах­нул на него рукой и пустил его по штат­ской. Он повез его в Петер­бург, как только ему минул восем­на­дца­тый год, и поме­стил его в уни­вер­си­тет. Кстати, брат его о ту пору вышел офи­це­ром в гвар­дей­ский полк.

Моло­дые люди стали жить вдвоем, на одной квар­тире, под отда­лен­ным над­зо­ром дво­ю­род­ного дяди с мате­рин­ской сто­роны, Ильи Коля­зина, важ­ного чинов­ника. Отец их вер­нулся к своей диви­зии и к своей супруге и лишь изредка при­сы­лал сыно­вьям боль­шие чет­вер­тушки серой бумаги, испещ­рен­ные раз­ма­ши­стым писар­ским почер­ком.

Страшно красивые. Отцы и дети (полный выпуск) | Говорить Україна

На конце этих чет­вер­ту­шек кра­со­ва­лись ста­ра­тельно окру­жен­ные “выкру­та­сами” слова: “Пиотр Кир­са­ноф, гене­рал-майор”. В 1835 году Нико­лай Пет­ро­вич вышел из уни­вер­си­тета кан­ди­да­том, и в том же году гене­рал Кир­са­нов, уво­лен­ный в отставку за неудач­ный смотр, при­е­хал в Петер­бург с женою на житье.

Он нанял было дом у Таври­че­ского сада и запи­сался в англий­ский клуб, но вне­запно умер от удара. Ага­фо­клея Кузь­ми­нишна скоро за ним после­до­вала: она не могла при­вык­нуть к глу­хой сто­лич­ной жизни; тоска отстав­ного суще­ство­ва­нья ее загрызла.

Между тем Нико­лай Пет­ро­вич успел, еще при жизни роди­те­лей и к нема­лому их огор­че­нию, влю­биться в дочку чинов­ника Пре­по­ло­вен­ского, быв­шего хозя­ина его квар­тиры, мило­вид­ную и, как гово­рится, раз­ви­тую девицу: она в жур­на­лах читала серьез­ные ста­тьи в отделе “Наук”. Он женился на ней, как только минул срок тра­ура, и, поки­нув мини­стер­ство уде­лов, куда по про­тек­ции отец его запи­сал, бла­жен­ство­вал со своею Машей сперва на даче около Лес­ного инсти­тута, потом в городе, в малень­кой и хоро­шень­кой квар­тире, с чистою лест­ни­цей и холод­но­ва­тою гости­ной, нако­нец — в деревне, где он посе­лился окон­ча­тельно и где у него в ско­ром вре­мени родился сын Арка­дий.

Супруги жили очень хорошо и тихо: они почти нико­гда не рас­ста­ва­лись, читали вме­сте, играли в четыре руки на фор­те­пьяно, пели дуэты; она сажала цветы и наблю­дала за пти­чьим дво­ром, он изредка ездил на охоту и зани­мался хозяй­ством, а Арка­дий рос да рос — тоже хорошо и тихо. Десять лет про­шло как сон. В 47‑м году жена Кир­са­нова скон­ча­лась.

Он едва вынес этот удар, посе­дел в несколько недель; собрался было за гра­ницу, чтобы хотя немного рас­се­яться… но тут настал 48‑й год. Он поне­воле вер­нулся в деревню и после довольно про­дол­жи­тель­ного без­дей­ствия занялся хозяй­ствен­ными пре­об­ра­зо­ва­ни­ями. В 55‑м году он повез сына в уни­вер­си­тет; про­жил с ним три зимы в Петер­бурге, почти никуда не выходя и ста­ра­ясь заво­дить зна­ком­ства с моло­дыми това­ри­щами Арка­дия. На послед­нюю зиму он при­е­хать не мог, — и вот мы видим его в мае месяце 1859 года, уже совсем седого, пух­лень­кого и немного сгорб­лен­ного: он ждет сына, полу­чив­шего, как неко­гда он сам, зва­ние кандидата.

Слуга, из чув­ства при­ли­чия, а может быть, и не желая остаться под бар­ским гла­зом, зашел под ворота и заку­рил трубку. Нико­лай Пет­ро­вич поник голо­вой и начал гля­деть на вет­хие сту­пеньки кры­лечка: круп­ный пест­рый цып­ле­нок сте­пенно рас­ха­жи­вал по ним, крепко стуча сво­ими боль­шими жел­тыми ногами; запач­кан­ная кошка недру­же­любно посмат­ри­вала на него, жеманно при­кор­нув на перила. Солнце пекло; из полу­тем­ных сеней посто­я­лого дво­рика несло запа­хом теп­лого ржа­ного хлеба. Замеч­тался наш Нико­лай Пет­ро­вич. “Сын… кан­ди­дат… Аркаша…” — бес­пре­станно вер­те­лось у него в голове; он пытался думать о чем-нибудь дру­гом, и опять воз­вра­ща­лись те же мысли. Вспом­ни­лась ему покой­ница-жена… “Не дожда­лась!” — шеп­нул он уныло… Тол­стый сизый голубь при­ле­тел на дорогу и поспешно отпра­вился пить в лужицу возле колодца. Нико­лай Пет­ро­вич стал гля­деть на него, а ухо его уже ловило стук при­бли­жа­ю­щихся колес…

— Никак они едут‑с, — доло­жил слуга, выныр­нув из-под ворот.

Нико­лай Пет­ро­вич вско­чил и устре­мил глаза вдоль дороги. Пока­зался таран­тас, запря­жен­ный трой­кой ямских лоша­дей; в таран­тасе мельк­нул око­лыш сту­дент­ской фуражки, зна­ко­мый очерк доро­гого лица…

— Аркаша! Аркаша! — закри­чал Кир­са­нов, и побе­жал, и зама­хал руками… Несколько мгно­ве­ний спу­стя его губы уже при­льнули к без­бо­ро­дой, запы­лен­ной и заго­ре­лой щеке моло­дого кандидата.

II

— Дай же отрях­нуться, папаша, — гово­рил несколько сип­лым от дороги, но звон­ким юно­ше­ским голо­сом Арка­дий, весело отве­чая на отцов­ские ласки, — я тебя всего запачкаю.

— Ничего, ничего, — твер­дил, уми­ленно улы­ба­ясь, Нико­лай Пет­ро­вич и раза два уда­рил рукою по ворот­нику сынов­ней шинели и по соб­ствен­ному пальто. — Покажи-ка себя, покажи-ка, — при­ба­вил он, ото­дви­га­ясь, и тот­час же пошел тороп­ли­выми шагами к посто­я­лому двору, при­го­ва­ри­вая: “Вот сюда, сюда, да лоша­дей поскорее”.

Нико­лай Пет­ро­вич казался гораздо встре­во­жен­нее сво­его сына; он словно поте­рялся немного, словно робел. Арка­дий оста­но­вил его.

— Папаша, — ска­зал он, — поз­воль позна­ко­мить тебя с моим доб­рым при­я­те­лем, База­ро­вым, о кото­ром я тебе так часто писал. Он так любе­зен, что согла­сился пого­стить у нас.

Нико­лай Пет­ро­вич быстро обер­нулся и, подойдя к чело­веку высо­кого роста в длин­ном бала­хоне с кистями, только что вылез­шему из таран­таса, крепко стис­нул его обна­жен­ную крас­ную руку, кото­рую тот не сразу ему подал.

— Душевно рад, — начал он, — и бла­го­да­рен за доб­рое наме­ре­ние посе­тить нас; наде­юсь… поз­вольте узнать ваше имя и отчество?

— Евге­ний Васи­льев, — отве­чал База­ров лени­вым, но муже­ствен­ным голо­сом и, отвер­нув ворот­ник бала­хона, пока­зал Нико­лаю Пет­ро­вичу все свое лицо. Длин­ное и худое, с широ­ким лбом, кверху плос­ким, книзу заост­рен­ным носом, боль­шими зеле­но­ва­тыми гла­зами и вися­чими бакен­бар­дами песоч­ного цвету, оно ожив­ля­лось спо­кой­ной улыб­кой и выра­жало само­уве­рен­ность и ум.

— Наде­юсь, любез­ней­ший Евге­ний Васи­льич, что вы не соску­чи­тесь у нас, — про­дол­жал Нико­лай Петрович.

Тон­кие губы База­рова чуть тро­ну­лись; но он ничего не отве­чал и только при­под­нял фуражку. Его темно-бело­ку­рые волосы, длин­ные и густые, не скры­вали круп­ных выпук­ло­стей про­стор­ного черепа.

— Так как же, Арка­дий, — заго­во­рил опять Нико­лай Пет­ро­вич, обо­ра­чи­ва­ясь к сыну, — сей­час закла­ды­вать лоша­дей, что ли? Или вы отдох­нуть хотите?

— Дома отдох­нем, папаша; вели закладывать.

— Сей­час, сей­час, — под­хва­тил отец. — Эй, Петр, слы­шишь? Рас­по­ря­дись, бра­тец, поживее.

Петр, кото­рый в каче­стве усо­вер­шен­ство­ван­ного слуги не подо­шел к ручке барича, а только издали покло­нился ему, снова скрылся под воротами.

— Я здесь с коляс­кой, но и для тво­его таран­таса есть тройка, — хло­пот­ливо гово­рил Нико­лай Пет­ро­вич, между тем как Арка­дий пил воду из желез­ного ков­шика, при­не­сен­ного хозяй­кой посто­я­лого двора, а База­ров заку­рил трубку и подо­шел к ямщику, отпря­гав­шему лоша­дей, — только коляска двух­мест­ная, и вот я не знаю, как твой приятель…

— Он в таран­тасе поедет, — пере­бил впол­го­лоса Арка­дий. — Ты с ним, пожа­луй­ста, не цере­монься. Он чудес­ный малый, такой про­стой — ты увидишь.

Кучер Нико­лая Пет­ро­вича вывел лошадей.

— Ну, пово­ра­чи­вайся, тол­сто­бо­ро­дый! — обра­тился База­ров к ямщику.

— Слышь, Митюха, — под­хва­тил дру­гой тут же сто­яв­ший ямщик с руками, засу­ну­тыми в зад­ние про­рехи тулупа, — барин-то тебя как про­звал? Тол­сто­бо­ро­дый и есть.

Митюха только шап­кой трях­нул и пота­щил вожжи с пот­ной коренной.

— Живей, живей, ребята, под­соб­ляйте, — вос­клик­нул Нико­лай Пет­ро­вич, — на водку будет!

В несколько минут лошади были зало­жены; отец с сыном поме­сти­лись в коляске; Петр взо­брался на козлы; База­ров вско­чил в таран­тас, уткнулся голо­вой в кожа­ную подушку — и оба эки­пажа покатили.

III

— Так вот как, нако­нец ты кан­ди­дат и домой при­е­хал, — гово­рил Нико­лай Пет­ро­вич, потро­ги­вая Арка­дия то по плечу, то по колену. — Наконец!

— А что дядя? здо­ров? — спро­сил Арка­дий, кото­рому, несмотря на искрен­нюю, почти дет­скую радость, его напол­няв­шую, хоте­лось поско­рее пере­ве­сти раз­го­вор с настро­е­ния взвол­но­ван­ного на обыденное.

— Здо­ров. Он хотел было выехать со мной к тебе навстречу, да почему-то раздумал.

— А ты долго меня ждал? — спро­сил Аркадий.

— Да часов около пяти.

Арка­дий живо повер­нулся к отцу и звонко поце­ло­вал его в щеку. Нико­лай Пет­ро­вич тихонько засмеялся.

Рекомендуем

• Единственный крест
• Пиковая Дама
• Двойник
• Князь Серебряный
• Я вышел. Медленно сходили.

Источник: azbyka.ru

Образ Евгения Базарова в романе Тургенева «Отцы и дети» (ЕГЭ по литературе)

В романе «Отцы и дети» Иван Сергеевич Тургенев описывает взаимоотношения между «старшим» поколением и «новым». Молодёжь XIX века

Опубликовал(а): komsomol2001

Источник: www.kritika24.ru

«Роль эпизода в романе Ивана Тургенева «Отцы и дети» (приезд Аркадия и Базарова в Марьино)»

Уже в первом эпизоде романа Тургенева «Отцы и дети» намечаются важнейшие темы, идеи, художественные приемы Тургенева; попытка проанализировать их — первый шаг к осмыслению художественного мира произведения в его системной целостности.

Один из эпизодов, которым начинается роман И. С. Тургенева «Отцы и дети», — возвращение Аркадия Николаевича Кирсанова в имение своего отца Марьино. Сама ситуация «возвращения домой после долгого отсутствия» предопределяет отношение читателя к происходящему как к новому этапу в жизни молодого человека. Действительно, Аркадий Николаевич закончил обучение в университете и, как всякий молодой человек, стоит перед выбором дальнейшего жизненного пути, понимаемого очень широко: это не только и не столько выбор общественной деятельности, сколько определение собственной жизненной позиции, своего отношения к нравственным и эстетическим ценностям старшего поколения.

Проблема отношений «отцов» и «детей», отразившаяся в заглавии романа и составляющая основной конфликт его, — проблема вневременная, жизненная. Потому Тургенев отмечает типичность «небольшой неловкости», которую ощущает Аркадий за первым после разлуки «семейным ужином» и «которая обыкновенно овладевает молодым человеком, когда он только что перестал быть ребенком и возвратился в место, где привыкли видеть и считать его ребенком. Он без нужды растягивал свою речь, избегал слова «папаша» и даже раз заменил его словом «отец», произнесенным, правда, сквозь зубы…».

Однако этому эпизоду в романе соответствует точная дата — 20 мая 1859 года, как бы диктующая необходимость исторического комментария ко всему содержанию романа, остро полемического, отражающего идейную борьбу 60-х годов, споры вокруг подготавливающейся крестьянской реформы. Не случайно основное действие романа происходит в «дворянских гнездах», а Николай Петрович Кирсанов уже в первом разговоре с сыном заводит речь о «хлопотах с мужиками». Важно отметить, что подобная конкретность не исключение, а скорее правило для романов Тургенева, очень точно отражающих время, в которое они написаны. И неудачное хозяйствование Николая Петровича, и то, что «толпа дворовых не высыпала на крыльцо встречать господ», — знаки времени, заключающие в себе скрытое сравнение с прежними временами.

Молодого Кирсанова встречают барин и слуга. Как ни странно, но разговор о новом поколении начинается именно с Петра, «в котором все: и бирюзовая сережка в ухе, и напомаженные разноцветные волосы, и учтивые телодвижения, словом, все изобличало человека новейшего, усовершенствованного поколения».

Он не подходит «к ручке барича», а только издали кланяется ему, а к мужикам относится презрительно. Это вульгарное понимание «нового», «глупость и важность» свойственны не одному Петру. По той же причине столь же ироничны описания Кукшиной и Ситникова, «вытащивших», по выражению Писарева, идею Базарова «на улицу», опошливших его взгляды. Петр, конечно, представляет гораздо меньшую опасность для общества, чем мнимые единомышленники Базарова, но едва ли меньшую роль играет его комический образ. Петр встречает Кирсанова и Базарова в начале романа, он участвует как единственный «секундант» в одном из важнейших эпизодов — дуэли Базарова с Павлом Петровичем и, наконец, подобно Николаю Петровичу и Аркадию Николаевичу, женится.

Роман начинается с диалога, диалоги вообще играют большую роль в этом романе и существенно преобладают над повествованием. Слово несет дополнительную нагрузку, является важнейшим средством характеристики персонажа. Уже в первом эпизоде, говоря Аркадию о своих отношениях с Фенечкой, Николай Петрович переходит на французский язык, с появлением Павла Петровича в тексте появляются английские слова — и в речи персонажа, и в авторской речи. Так, европейское «shakehands» Павла Петровича столь же далеко от «рукопожатия», как далеко от поцелуя троекратное прикосновение Павла Петровича «до щек» племянника «своими душистыми усами».

В самом начале романа действие как бы в угоду реальности замедляется ожиданием встречи. И, как будто воспользовавшись свободным временем, Тургенев обращается к биографии Николая Петровича Кирсанова. Предыстория тургеневских героев, как правило, лишенных прямой авторской оценки, всегда значима. Их духовный мир тесно связан с обстоятельствами, в которых формируется их характер.

Не случайно Аркадий, стремясь оправдать своего дядю в глазах друга, рассказывает ему историю Павла Петровича. Не случайно у главного героя романа — Евгения Васильевича Базарова — отсутствует предыстория.

Образ Николая Петровича Кирсанова обладает высокой степенью типичности. Этот человек не исключение, он таков, как многие, — из обычной дворянской семьи, получивший обычное для того времени образование, женившийся по любви и живший в своей деревне «хорошо и тихо». Он не преуспевает в хозяйственной деятельности, не живет, подобно брату, воспоминаниями яркой и бурной молодости.

Но он неравнодушен к музыке, восхищается природой и в этом смысле гораздо более выражает суть своего поколения, чем Павел Петрович, постоянно декларирующий свои убеждения и привязанности, но, в сущности, равнодушный ко всему. Судьбы Павла Петровича и Николая Петровича иллюстрируют две возможности, два пути для людей одного поколения, точно так же, как и Аркадий с Базаровым. И близость Аркадия к отцу свидетельствует скорее о преемственности поколений, чем о консерватизме взглядов молодого Кирсанова.

Однако уже в первые минуты встречи отца и сына намечается некая разница в поведении Аркадия и старшего Кирсанова: «Николай Петрович казался гораздо встревоженнее своего сына; он словно потерялся немного, робел». Он вообще ведет себя гораздо менее решительно, чем Аркадий, наслаждающийся «сознанием собственной развитости и свободы». И эта нерешительность, стремление к компромиссу, с одной стороны, разъединяет Николая Петровича с сыном, а с другой — служит основой их взаимопонимания.

По дороге в Марьино размышления Аркадия о необходимости преобразований сменяются восхищением представшей перед ним картиной природы: «…А пока он размышлял, весна брала свое. Все кругом золотисто зеленело, все широко и мягко волновалось и лоснилось под тихим дыханием теплого ветерка… Аркадий глядел, глядел, и, понемногу ослабевая, исчезали его размышления… Он сбросил с себя шинель и так весело, таким молоденьким мальчиком посмотрел на отца, что тот опять его обнял…».

Пейзаж в романе Тургенева служит выражению внутреннего мира героев, является одним из приемов создания образа. Не случайно именно «на фоне прекрасной природы» Тургенев выносит приговор Павлу Петровичу, не случайно природа, интересующая Базарова только в смысле практическом, в финале романа как будто бы последний раз и до конца противоречит его нигилистическим убеждениям. И то, что Аркадий не может устоять перед природой, с первых страниц романа указывает на необходимость переворота в его душе. Природа близка ему так же, как и его отцу.

Он подавляет собственные чувства, стараясь следовать нигилистическим взглядам Базарова:

Право, мне кажется, нигде в мире так не пахнет, как в здешних краях! Да и небо здесь…

Аркадий вдруг остановился, бросил косвенный взгляд назад и умолк.

— Конечно, — заметил Николай Петрович, — ты здесь родился, тебе все должно казаться здесь чем-то особенным.

— Ну, папаша, это все равно, где бы человек ни родился».

А вечером, когда Базаров уходит в свою комнату, Аркадием овладевает «радостное чувство» от ощущения «дома», той атмосферы теплоты и любви, которая соединяет его с детством. Аркадий вспомнил нянюшку Егоровну, «и вздохнул, и пожелал ей царствия небесного… О себе он не молился». Глубокая эмоциональная связь с миром детства и напускной нигилизм еще уживаются в Аркадии: он как будто по привычке молится за нянюшку, в отношении себя оставаясь атеистом.

Однако авторитет Базарова для Аркадия — скорее влияние сильной личности, чем общность взглядов. То, что для Базарова естественно, для Аркадия часто только поза, стремление быть похожим на товарища, способ самоутверждения. И в этом смысле путь молодого Кирсанова в романе — путь к самому себе.

Источник: www.allsoch.ru