Серьги – украшение древние, ему более семи тысяч лет. И в разные времена серьги считались то мужским украшением, то женским, а то и вовсе были запрещены.
Недавно были на экскурсии в Ростове-на-Дону, и там на одной из уличных скульптур, изображающих легенду о наречении Петром I безымянного родника Богатяновским, был изображён казак с серьгой в левом ухе.
Серьга на статуе одна, на левом ухе служилого человека. Что довольно примечетельно. Точно же так носил серьгу в ухе отец Григория Мелехова – Пантелей Прокофьевич.
Под уклон сползавших годков закряжистел Пантелей Прокофьевич: раздался в ширину, чуть ссутулился, но все же выглядел стариком складным. Был сух в кости, хром (в молодости на императорском смотру на скачках сломал левую ногу), носил в левом ухе серебряную полумесяцем серьгу, до старости не слиняли на нем вороной масти борода и волосы, в гневе доходил до беспамятства и, как видно, этим раньше времени состарил свою когда-то красивую, а теперь сплошь опутанную паутиной морщин, дородную жену.
Директор школы в Курской области порвал ухо восьмикласснику за то, что тот не хотел снимать серьгу
«Тихий Дон» М. Шолохов
А вот у некоторых казаков на известной картине Репина серьги наоборот – в правых ушах. Неужто донские казаки заимели моду отличную от запорожских? Нет, конечно, дело не в моде. Серьга – отличительный знак, по которому командир распределял перед боем бойцов.
Серьга в левом ухе обозначала единственного в семье сына. Но, что важно – не единственного ребёнкаю. Серьга в правом ухе обозначала последнего в роду мужчину у которого не было по отцу ни дядьёв ни двоюродных братьев, ни племянников, ни, тем более, сыновей. Две серьги обозначали единственного ребёнка в семье.
По возможности таких казаков командиры берегли. Отчасти из соображений гуманности, отчасти из более прозаичных – в случае смерти единственного кормильца, родителей должна была содержать община.
Но это не означает, что этот казак оставался в тылу и не участвовал в схватках. Какой смысл в таком бойце? Ведь казаки – воинское сословие и именно в военной службе и заключалась их жизнь. Послабления носящим серьги казакам давались, но незначительные – их просто не ставили в первый ряд. Это, конечно, повышало их шансы выжить, но не в разы.
И проявить себя на поле боя, доказав товарищам храбрость, они могли.
ПОДПИСАТЬСЯ НА INSTAGRAM | ПОДПИСАТЬСЯ НА YOUTUBE КАНАЛ
Источник: dzen.ru
Характеристика семьи Мелеховых в романе «Тихий Дон» – описание для сочинения
Семья Мелеховых в романе «Тихий Дон» Шолохова оказывается в центре внимания читателя с первых строк. Ей посвящены и последние страницы произведения. Открывает повествование рассказ о трагической судьбе Прокофия Мелехова и его жены-турчанки, по навету убитой односельчанами. Завершает роман картина возвращения домой похоронившего Аксинью Григория Мелехова.
Характеристика Мелеховых
Мелеховы изначально выделяются среди других жителей хутора Татарский. Прокофий, носивший бороду и русскую одежду, был «чужим, непохожим на казака». «Исчерна-смуглым» и «бедовым» растёт и его сын Пантелей. Прозвали соседи Мелеховых «турками» за их горбатый нос и «диковатую» красоту.
Козацкая серьга мечь правосудия, мужские серьги
Дом Мелеховых имел вид «самодовольный и зажиточный», благодаря усилиям Пантелея Прокофьевича. Старший Мелехов, его жена, двое сыновей с жёнами, дочь, а затем и внуки – таковы обитатели мелеховского дома.
Но, мирную жизнь хутора нарушает сначала Мировая, а затем Гражданская война. Разрушается привычный казачий уклад, рушатся семьи. Не обходит стороной беда и Мелеховых. Пантелей Прокофьевич и оба его сына оказываются захваченными водоворотом страшных событий. Трагично складывается судьба и других членов некогда крепкой семьи.
Старшее поколение Мелеховых
Характеристика Мелеховых в романе будет неполной, если не обратиться к образу каждого члена семьи.
Пантелей Прокофьевич, глава семейства Мелеховых, был рождён раньше срока. Но выжил, встал на ноги обзавёлся семьёй и хозяйством. Он был «сух в кости, хром…, носил в левом ухе серебряную полумесяцем серьгу, до старости не слиняли на нём вороной масти борода и волосы».
Старший Мелехов – натура вспыльчивая и властная. Он бьёт костылём Григория за ослушание, «учит» вожжами загулявшую Дарью, частенько «подносит» жене. Узнав о связи младшего сына с Аксиньей, он своею властью женит его на Наталье Коршуновой, не считаясь с желаниями самого жениха.
С другой стороны, Пантелей Прокофьевич искренне любит своих домашних, переживает за их судьбу. Так, он возвращает в семью Наталью, ушедшую к родителям, относится к ней с подчёркнутым вниманием. Привозит обмундированию Григорию в Ягодное, хотя тот ушёл с Аксиньей из родного дома. Гордится сыновьями, получившими офицерский чин. Только переживания из-за гибели сыновей смогли сломить крепкого старика, для которого семья была смыслом жизни.
Василиса Ильинична, жена старшего Мелехова, по-своему хранит домашний очаг. Ко всему семейству она относится с необыкновенной теплотой и пониманием. Ильинична безгранично любит своих детей, часто защищает их от гнева несдержанного мужа. Огромной трагедией становится для неё смерть Петра, убитого рядом с домом.
Только ожидание Григория даёт ей силы жить после потери почти всех родных. Как родную дочь принимает Василиса Ильинична Наталью. Поддерживает её, понимая, как тяжело живётся невестке, нелюбимой мужем. Скрывает от Пантелея Прокофьевича болезнь Дарьи, чтобы тот не прогнал её со двора. Она даже находит в себе силы сблизиться с Аксиньей, с которой они вместе ждут с фронта Григория, и принять в качестве зятя Мишку Кошевого, убийцу её сына и свата.
Григорий и Пётр
Пётр Мелехов – старший сын Пантелея Пркофьевича и Василисы Ильиничны. Внешне он был очень похож на мать «небольшой, курносый, в буйной повители пшеничного цвета волос, кареглазый». От матери передался ему и мягкий характер. Он искренне любит родных, особенно брата, во всём поддерживает его. В то же время Пётр готов, не задумываясь, постоять за справедливость.
Так, он вместе с Григорием бросается спасать Аксинью от избивающего её мужа, вступается за односельчан на мельнице.
Но во время войны неожиданно проявляются совершенно другие стороны личности Петра. В отличие от Григория, Пётр быстро приспосабливается, совершенно не задумывается о чужой жизни. «Война радовала, потому что открывала перспективы необыкновенные». Пётр «быстро и гладко» дослуживается до чина, а потом, на радость отцу, отправляет домой целые подводы награбленного. Но, война, на которую герой возлагает такие надежды, приводит его к гибели. Пётр умирает от рук Кошевого, униженно прося о пощаде бывших односельчан.
Григорий Мелехов – полная противоположность старшего брата. Своим обликом он напоминает отца. У него «вислый коршунячий нос, в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз, острые плиты скул обтянуты коричневой румянеющей кожей». Пошёл Григорий в отца и взрывным характером. В отличие от брата, Григорий не может принять насилия.
Врождённое чувство справедливости заставляет героя метаться между белыми и красными. Видя, что все разговоры о светлом будущем заканчиваются кровопролитием, Григорий не может принять какую-либо сторону. Опустошённый, он пытается уйти с Аксиньей на Кубань, чтобы найти покой. Но судьба лишает его возлюбленной и надежды на счастье.
Дуняша, Наталья и Дарья
Дуняша Мелехова, как и Григорий, пошла в отца не только внешне, но и по своему характеру. Отцовская твёрдость особенно проявляется в ней, когда она решает выйти замуж за Михаила Кошевого, убийцу брата. С другой стороны, Дуняше свойственна нежность и душевная теплота. Именно они побуждают девушку взять к себе детей Григория, заменить им мать. Дуняша, да ещё сын Мишатка – единственные близкие люди, которые остались у Григория, вернувшегося в родной хутор.
Наталья, жена Григория, – один из самых ярких женских образов романа. Замечательная красавица, она создана для того, чтобы любить и быть любимой. Но, выйдя замуж за Григория, девушка не обретает семейного счастья. Муж так и не смог полюбить её, и Наталья обречена на страдания. Только любовь и сочувствие старших Мелеховых дают ей силы. А затем она находит утешение в детях.
Всю жизнь борясь за мужа, гордая Наталья, тем не менее, не может простить ему последней измены и избавляется от последнего ребёнка ценой собственной жизни.
Дарья, жена Петра, совсем не похожа на Наталью. «С ленцой баба, спорченная… румянится, да брови чернит», – говорит о ней Пантелей Прокофьевич. Дарья идёт по жизни легко, не слишком задумываясь о морали. Душевные переживания наложили отпечаток на всех членах семьи Мелеховых, но не на Дарью. Оплакав мужа, она быстро оправилась и снова расцвела «гибкая, красивая и доступная».
Жизнь Дарьи заканчивается драматично. Она заражается сифилисом и решает свести счеты с жизнью, утопившись в Дону.
Заключение
Если вокруг идёт война, меняется власть, никто не сможет остаться в стороне. В романе «Тихий Дон» семья Мелеховых – яркий тому пример. До конца произведения почти никто не доживает. Остаётся только Григорий, его маленький сын и сестра, вышедшая замуж за врага.
Сочинения Тема дома в романе «Тихий Дон» Шолохов – сочинение
Сочинения Характеристика образа Натальи в романе «Тихий Дон», описание Мелеховой (Коршуновой) для сочинения
Источник: sprint-olympic.ru
ЛитЛайф
Под уклон сползавших годков закряжистел Пантелей Прокофьевич: раздался в ширину, чуть ссутулился, но все же выглядел стариком складным. Был сух в кости, хром (в молодости на императорском смотру на скачках сломал левую ногу), носил в левом ухе серебряную полумесяцем серьгу, до старости не слиняли на нем вороной масти борода и волосы, в гневе доходил до беспамятства и, как видно, этим раньше времени состарил свою когда-то красивую, а теперь сплошь опутанную паутиной морщин, дородную жену.
Старший, уже женатый сын его, Петро, напоминал мать: небольшой, курносый, в буйной повители пшеничного цвета волос, кареглазый; а младший, Григорий, в отца попер: на полголовы выше Петра, хоть на шесть лет моложе, такой же, как у бати, вислый коршунячий нос, в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз, острые плиты скул обтянуты коричневой румянеющей кожей. Так же сутулился Григорий, как и отец, даже в улыбке было у обоих общее, звероватое.
Дуняшка — отцова слабость — длиннорукий, большеглазый подросток, да Петрова жена Дарья с малым дитем — вот и вся мелеховская семья.
Редкие в пепельном рассветном небе зыбились звезды. Из-под туч тянул ветер. Над Доном на дыбах ходил туман и, пластаясь по откосу меловой горы, сползал в яры серой безголовой гадюкой. Левобережное Обдонье, пески, ендовы 1, камышистая непролазь, лес в росе — полыхали исступленным холодным заревом. За чертой, не всходя, томилось солнце.
В мелеховском курене первый оторвался ото сна Пантелей Прокофьевич. Застегивая на ходу ворот расшитой крестиками рубахи, вышел на крыльцо. Затравевший двор выложен росным серебром. Выпустил на проулок скотину. Дарья в исподнице пробежала доить коров.
На икры белых босых ее ног молозивом брызгала роса, по траве через баз лег дымчатый примятый след.
Пантелей Прокофьевич поглядел, как прямится примятая Дарьиными ногами трава, пошел в горницу.
На подоконнике распахнутого окна мертвенно розовели лепестки отцветавшей в палисаднике вишни. Григорий спал ничком, кинув наотмашь руку.
— Гришка, рыбалить поедешь?
— Чего ты? — шепотом спросил тот и свесил с кровати ноги.
— Поедем, посидим зорю.
Григорий, посапывая, стянул с подвески будничные шаровары, вобрал их в белые шерстяные чулки и долго надевал чирик, выправляя подвернувшийся задник.
— А приваду маманя варила? — сипло спросил он, выходя за отцом в сенцы.
— Варила. Иди к баркасу, я зараз.
Старик ссыпал в рубашку распаренное пахучее жито, по-хозяйски смел на ладонь упавшие зерна и, припадая на левую ногу, захромал к спуску. Григорий, нахохлясь, сидел в баркасе.
— К Черному яру. Спробуем возле энтой карши, где надысь сидели.
Баркас, черканув кормою землю, осел в воду, оторвался от берега. Стремя понесло его, покачивая, норовя повернуть боком. Григорий, не огребаясь, правил веслом.
— А вот на середку выберемся.
Пересекая быстрину, баркас двинулся к левому берегу. От хутора догоняли их глухие на воде петушиные переклики. Чертя бортом черный хрящеватый яр, лежавший над водой урубом, баркас причалил к котловине. Саженях в пяти от берега виднелись из воды раскоряченные ветви затонувшего вяза. Вокруг него коловерть гоняла бурые комья пены.
— Разматывай, а я заприважу, — шепнул Григорию отец и сунул ладонь в парное зевло кубышки.
Жито четко брызнуло по воде, словно кто вполголоса шепнул: «Шик!» Григорий нанизал на крючок взбухшие зерна, улыбнулся:
— Ловись, ловись, рыбка, большая и малая.
Леса, упавшая в воду кругами, вытянулась струной и снова ослабла, едва грузило коснулось дна. Григорий ногой придавил конец удилища, полез, стараясь не шелохнуться, за кисетом.
— Не будет, батя, дела… Месяц на ущербе.
Старик закурил, поглядел на солнце, застрявшее по ту сторону коряги.
— Сазан, он разно берет. И на ущербе иной раз возьмется.
Закрыть Как отключить рекламу?
— Чутно, мелочь насадку обсекает, — вздохнул Григорий.
Возле баркаса, хлюпнув, схлынула вода, и двухаршинный, словно слитый из красной меди, сазан со стоном прыгнул вверх, сдвоив по воде изогнутым лопушистым хвостом. Зернистые брызги засеяли баркас.
— Теперя жди! — Пантелей Прокофьевич вытер рукавом мокрую бороду.
Около затонувшего вяза, в рукастых оголенных ветвях одновременно выпрыгнули два сазана; третий, поменьше, ввинчиваясь в воздух, настойчиво раз за разом бился у яра.
Григорий нетерпеливо жевал размокший конец самокрутки. Неяркое солнце стало в полдуба. Пантелей Прокофьевич израсходовал всю приваду и, недовольно подобрав губы, тупо глядел на недвижный конец удилища.
Григорий выплюнул остаток цигарки, злобно проследил за стремительным его полетом. В душе он ругал отца за то, что разбудил спозаранку, не дал выспаться. Во рту от выкуренного натощак табака воняло припаленной щетиной. Нагнулся было зачерпнуть в пригоршню воды — в это время конец удилища, торчавший на пол-аршина от воды, слабо качнулся, медленно пополз книзу.
— Засекай! — выдохнул старик.
Григорий, встрепенувшись, потянул удилище, но конец стремительно зарылся в воду, удилище согнулось от руки обручем. Словно воротом, огромная сила тянула вниз тугое красноталовое удилище.
— Держи! — стонал старик, отпихивая баркас от берега.
Григорий силился поднять удилище и не мог. Сухо чмокнув, лопнула толстая леса. Григорий качнулся, теряя равновесие.
— Ну и бугай! — пришептывал Пантелей Прокофьевич, не попадая жалом крючка в насадку.
Взволнованно посмеиваясь, Григорий навязал новую лесу, закинул.
Едва грузило достигло дна, конец погнуло.
— Вот он, дьявол. — хмыкнул Григорий, с трудом отрывая от дна метнувшуюся к стремени рыбу.
Леса, пронзительно брунжа, зачертила воду, за ней косым зеленоватым полотном вставала вода. Пантелей Прокофьевич перебирал обрубковатыми пальцами держак черпала.
— Заверни его на воду! Держи, а то пилой рубанет!
Большой изжелта-красный сазан поднялся на поверхность, вспенил воду и, угнув тупую лобастую голову, опять шарахнулся вглубь.
— Давит, аж рука занемела… Нет, погоди!
— Гляди под баркас не пущай. Гляди!
Переводя дух, подвел Григорий к баркасу лежавшего на боку сазана. Старик сунулся было с черпалом, но сазан, напрягая последние силы, вновь ушел в глубину.
— Голову его подымай! Нехай глотнет ветру, он посмирнеет.
Выводив, Григорий снова подтянул к баркасу измученного сазана. Зевая широко раскрытым ртом, тот ткнулся носом в шершавый борт и стал, переливая шевелящееся оранжевое золото плавников.
— Отвоевался! — крякнул Пантелей Прокофьевич, поддевая его черпаком.
Посидели еще с полчаса. Стихал сазаний бой.
— Сматывай, Гришка. Должно, последнего запрягли, ишо не дождемся.
Собрались. Григорий оттолкнулся от берега. Проехали половину пути. По лицу отца Григорий видел, что хочет тот что-то сказать, но старик молча поглядывал на разметанные под горой дворы хутора.
— Ты, Григорий, вот что… — нерешительно начал он, теребя завязки лежавшего под ногами мешка, — примечаю, ты, никак, с Аксиньей Астаховой…
Григорий густо покраснел, отвернулся. Воротник рубахи, врезаясь в мускулистую прижженную солнцегревом шею, выдавил белую полоску.
— Ты гляди, парень, — уже жестко и зло продолжал старик, — я с тобой не так загутарю. Степан нам сосед, и с его бабой не дозволю баловать. Тут дело могет до греха взыграть, а я наперед упреждаю: примечу — запорю!
Пантелей Прокофьевич ссучил пальцы в узловатый кулак, — жмуря выпуклые глаза, глядел, как с лица сына сливала кровь.
— Наговоры, — глухо, как из воды, буркнул Григорий и прямо в синеватую переносицу поглядел отцу.
— Мало что люди гутарют…
Григорий слег над веслом. Баркас заходил скачками. Завитушками заплясала люлюкающая за кормой вода.
Источник: litlife.club