Проходя по сельскому кладбищу я случайно обратила внимание на одну могилу. Не потому что она была заброшенной и неухоженной — таких там много. А потому что покосившийся ржавый крест, воткнутый в землю, был явно самодельным, из каких-то двух труб. И всё — ни ограды, ни цветов. Только заросший, давно забытый холм.
И даже на фоне других неприкаянных могил он выглядел особенно сиротливо. Как будто никогда и не был никому нужен… Весь вечер этот грустный холм так и стоял у меня перед глазами.
И увидев соседку, старенькую уже тётю Машу, я спросила про него. — Тот, на отшибе, с трубами?
Так это Серёжка-урод, — ответила она. — Бедолага…
Она вздохнула и задумалась, что-то вспоминая…
Серёжка, правда, был бедолагой. С рождения. Бабка его, которую все в деревне звали просто Петровна, и которая единственная из всех человеческих существ на земле хоть как-то тепло к нему относилась, вздыхала, глядя на внука, и шамкала беззубым ртом: «Эх, горемычный, лучше бы ты помер». Может и лучше. Но Серёжка жил. Выжил он, когда мать его, Маринка, местная алкоголичка, сквозь пьяный угар осознав, что беременна, выпила какой-то абортивный отвар, который дала ей местная знахарка, и сама чуть не померла…
ЦИРК УРОДОВ и СТРАШНЫЕ истории со слаймами. СТРАШИЛКИ и слаймы
Выжил он, когда полусумасшедший от беспробудного пьянства отец его Степан зашвырнул в скулящего уже от голода сына топором и снес ему половину лица. Так Серёжка в четыре года стал уродом. Маринка заголосила, хотя к сыну особых чувств не испытывала.
Степан протрезвел, сам пошёл в местную милицию, его посадили, в тюрьме он помер. Маринка по мужу убивалась недолго, пока другой алкаш, Генка, не пришёл к ней с бутылкой и со словами: «Щенок, пойди погуляй», — отвесил на ходу забинтованному Сережке пендаля.
Маринка на это тупо заржала и плотоядно вытаращилась на водку… Выжил Сережка, когда неделями дома было нечего жрать, и он таскал еду с соседних огородов. Иногда, правда, бабка Петровна, тоже пьющая, но с перерывами, подкармливала его. Но это было нечасто и до очередного ее запоя. А потом она померла, и кормить пацана вообще стало некому.
Выжил, когда с ним, уродом, грязным и оборванным, брезговали общаться даже подобные ему оборванцы — тоже дети пьющих родителей, которых тогда в деревне было больше половины. Только стал диким и злым. Выжил, когда допивал за спящими прямо на грязном полу мамкой и Генкой «паленку», а потом блевал сутками и обещал себе, что у него всё будет по-другому.
Выжил в двенадцать лет, когда «обдолбанные» парни из какой-то залетной компании полночи насиловали его в лесу, а потом, еле дышащего, оставили умирать. Но утром на него наткнулись грибники.
Завели дело, извращенцев поймали, а Сережку ещё больше стали сторониться, как прокаженного, а он сам стал ещё нелюдимее. И даже тогда выжил, когда вешался из-за рыжей Ольки. Любил он ее, все знали. Но ни подойти, ни заговорить не решался. Потому что урод.
Лишь злобно зыркал на неё глазами, как будто и любя и ненавидя одновременно за свои муки, и ускорял шаг, чтобы пройти быстрее мимо. А потом Олька вышла замуж за местного красавца Ивана. Несколько дней деревня пила, пела и гуляла. А Сережка сидел у своего дома на лавочке и прислушивался. А потом пошёл в сарай и повесился. Только оборвалась верёвка, и его лишь чуть придушило.
Мальчик перенес 27 операций и стал объектом для ИЗДЕВАТЕЛЬСТВ в школе [краткий пересказ]
Как будто даже смерть брезговала им.
Пацаном в местной школе Сережка появлялся нечасто. И то, потому что пригрозили: «Не будешь учиться — помрешь в тюрьме, как папаша твой». Быть как отец он хотел меньше всего. А потом настали девяностые, люди поехали в города, а кто остался — либо спился, либо сторчался, либо помер. За редким исключением, и то — стариков.
Учиться в школе стало некому, и до сих пор стоит она, заброшенная и никому не нужная. Сережка к тому моменту со скрипом окончил восемь классов, просидев в некоторых по два года. Что он теперь делал? Пил, как и все. Только в одиночку. Хотя когда-то обещал себе, что не будет.
Ну и устроился на работу сторожем на еле ещё дышащий районный завод.
Его взяли с какой-то злорадной готовностью и шёпотом за спиной: «Вот урод. Такой рожи любой вор испугается…» «Он всегда был один» Так прошло несколько лет…
Померла мамка Маринка, замёрзла спьяну зимой в сугробе. Исчез Генка. Сережка не чувствовал, что он остался один. Он всегда один и был. Так уныло и «дошкандыбал» бы он, наверное, по жизни до того своего могильного холмика. Но однажды поздней осенью напился он, как всегда, один, упал где-то по дороге домой и заснул, как когда-то мать, в снегу.
И так же замёрз бы там.
Но проснулся оттого, что кто-то лизал его уродливое лицо. Открыл он мутные глаза и увидел такую же страшную, как он сам, одноглазую и одноухую собачью морду. Пёс схватил его за ворот тулупа и потянул, мол:
— «Вставай, дурак, помрешь же». И Сережка встал. Шатаясь, дошёл он до своего дома, открыл дверь и впустил увязавшегося за ним пса.
Что это был за покалеченный пёс и откуда он взялся, Серега не знал. — Тебе пожрать, наверное, — пробормотал он. — А нет ничего. Ладно, полежи.
Парень кинул на холодный пол старое одеяло, оделся и вышел. — Тебе как всегда? — спросила его Нюрка-самогонщица, у которой он брал выпивку. И не дожидаясь ответа, протянула мутную бутылку. — Нет, мне это… Костей каких-то. Ну или просто…
— Чего-чего? — Я заплачу. — И этот допился, — со знанием дела прошептала Нюрка вслед Сереге, когда он уходил с остатками супа, который она ему продала. Уродливый пес поел, а потом благодарно лизнул парню руку. Тот от неожиданности даже задохнулся и ошарашенно вытаращился на место, которого коснулся шершавый язык. До этого самое доброе, что он видел и слышал в жизни, были слова бабки Петровны:
— «Эх, горемычный, лучше бы ты помер». А потом медленно, робко и неумело положил эту руку на обезображенную кем-то песью голову. Так «притулились» друг к другу два одиноких уродливых и никому не нужных существа. И стало им теплее.
Впервые в жизни Серегу кто-то ждал дома. И впервые он спешил туда, в этот дом, покупая так же у Нюрки какие-то объедки. И как же был он счастлив, когда открывал дверь, а навстречу с радостным лаем бросался его единственный в этом мире друг. Нет, он и выпивку тоже брал, но уже не так часто. А потом стал чего-то готовить.
Ел сам и угощал Одноухого — так он назвал пса. И было им хорошо.
Над ними посмеивались:
— «Надо же, два урода, нашли друг друга». Но и замечать стали, что глаза у Сереги могут быть не только дикими и злыми, но и ласковыми и добрыми. Наверное, в эти минуты он думал о том, что и его теперь ждут и что он кому-то нужен. Со временем он сделал Одноухому во дворе будку, посадил на длинную цепь, и тот старательно охранял дом, облаивая всех, кто проходил мимо.
Хотя охранять-то было незачем. Брать у Сереги было нечего, и все это знали.
А потом Одноухий пропал. Сорвался, наверное, с цепи и убежал. Многие тогда видели, как Серега подолгу стоял у забора и всматривался вдаль. Через несколько дней деревенские мужики принесли пса на одеяле с перебитыми ногами. Тот еле дышал, но был жив.
— Это Петька с компанией…
Мы видели, — сказали они и положили Одноухого на землю. Петька был местный наркоман и просто дебил. Серега опустился на колени рядом с псом и обнял его. А тот слабо лизнул его в нос.
— Пойдём выпьем, что ли, — пробормотали мужики, как-то растерянно всхлипнув. И тихонько побрели.
Сережка с трудом поднял Одноухого и понёс в дом. Вечером к ним постучалась Нюрка.
— Я это… Вот, сварила вам… Поешьте, что ли… Да убери ты свои деньги!
Пёс выжил, но ходить уже больше не мог, только ползал. И однажды Серега, взяв тяжёлую палку, пошёл туда, где чаще всего гулеванил Петька с компанией, покалечивший его единственного друга.
Разное потом говорили. Кто-то — что Серега хотел просто попугать, кто-то — что так же перебить ноги, как это сделали с Одноухим. Но через два дня нашли его с ножом в спине. Хватились бы, наверное, и позже, а может, и вообще не хватились бы, но выл пес на всю деревню, и заподозрили люди неладное.
А Петьки после этого и след простыл. Собрались мужики, сколотили гроб, похоронили Серегу. Да что там похоронили. Закопали на местном кладбище за деревней — и все. Дом заколотили.
А Одноухий?
Одноухий опять пропал…
— Мы долго удивлялись тогда, куда этот пёс мог деться, он же не ходячий, — вспоминала старенькая соседка тетя Маша, которая мне все это рассказывала.
— А потом Нюрка-самогонщица вся в слезах прибежала с кладбища. Ходила Нюрка на могилу к своей покойной матери. Проходя мимо места, где недавно похоронили Серегу-урода, замерла, как громом поражённая. На могильном холмике, обняв покалеченными лапами землю, лежал Одноухий. Он был мертв…
… Тетя Маша украдкой вытерла слезы. — Сколько лет прошло, а не могу спокойно вспоминать. Ты там была, видела, что это далеко. Как он дополз-то, бедный, как нашёл… «Что мы, хуже собаки?» …
В тот день у Серегиной могилы собрался народ. Нюрка, мужики, женщины, нестарая ещё тетя Маша… Они стояли, смотрели на Одноухого и думали о чем-то своём.
— Сделайте Сереге крест какой, что-ли, мужики, — сказала вдруг Нюрка.
— Что мы, хуже собаки? С меня бутылка.
— Что мы, не люди, — ответил кто-то.
— А ведь мужик он был неплохой, зла никому не делал, — раздался другой голос.
— Отмучился, бедолага…
— Эх… Так появился на том холмике наскоро сваренный крест из двух труб. А потом прошло время, ещё много народу разъехалось, Серегин дом совсем развалился, могила заросла и все всё забыли…
… На следующий день я нарвала маленький букет — одуванчики, какие-то синие цветочки — и пошла на кладбище. Так же звенела природа, пели птицы, порхали бабочки, и казалось, что смерти нет.
— Почему Господь дал тебе всё это? — думала я.
— Где ты сейчас? Как тебе там? И мне почему-то казалось, что всё у Сереги сейчас хорошо. Вот чувствовала я это, и всё. А ещё я думала о том, что будь в жизни у него чуть больше любви, всё было бы по-другому. Как же важна Любовь!
Если даже любовь собаки сумела осветить и согреть жизнь несчастного одинокого парня, что смогла бы сделать любовь человеческая. Да, любовь творит чудеса! А отсутствие ее убивает всё живое. И почему умел любить тот же уродливый пёс Одноухий, а мы, люди, часто не умеем?
Мы же не хуже собак…
«И ВООБЩЕ, Я НА ИСПОВЕДЬ ОПАЗДЫВАЮ…»
«Поехала я в один монастырь на всенощную и на исповедь. Приехала к началу, но очень хотела есть. А там, недалёко от входа, монастырский ларёк с выпечкой, чаем-кофе и всякими другими вкусностями. Заняла очередь, и когда она как раз подошла, передо мной влезает мужик.
Источник: dzen.ru
Жизнь и смерть двух уродов… История, основанная на реальных событиях – прочтите обязательно!
Эта история основана на реальных событиях, а имена и место действия изменены по этическим причинам.
Многие творческие люди любят прогуливаться по кладбищам. В этих местах царит совершенно необыкновенная, располагающая к размышлениям атмосфера. Не стоит думать, что речь идет о больших кладбищах, ставших последним приютом для героев войны или знаменитых общественных деятелей.
Полузаброшенные аллеи сельских кладбищ хранят немало таинственных и поучительных историй, соприкасаться с которыми не только интересно, но и полезно.
Заброшенная могила
В этот день, гуляя по сельскому кладбищу, я увидела старушку. Она посидела у могилки, перекрестилась и ушла. Рядом наводила порядок семейная пара. Закончив покраску и прополку, они протерли фотографию и ушли, пристроив на надгробье рюмку водки.
Я же обратила внимание на заброшенную могилу с самодельным крестом, сваренным из двух труб, без оградки. Забытый холм не давал мне покоя, и я спросила у соседки, кто там похоронен.
– А это на отшибе, с крестом из труб? Это Серёжка-урод, – сказала она и вздохнула, как бы что-то припоминая – Бедолага…
Не такой, как все
Сережа родился не таким, как все. Среди людей, живущих на Земле, подобие нежных чувств к нему питала только старая бабка, которая, впрочем, не забывала время от времени повторять: «Лучше бы ты, горемычный, помер».
Может оно и так, но Сережа был жив. Он вообще оказался живучим, поскольку сумел выстоять, когда его никогда не трезвеющая мать постаралась вытравить малыша, выпив какое-то адское зелье, полученное от местной знахарки.
Выжил он и после того, как неадекватный от постоянной пьянки отец швырнул в жалобно скулящего от голода мальчика топор и снес ему половину лица. Мамка даже ненадолго протрезвела, заголосила, не до конца осознавая, что ее 4-х летний сын стал уродом. Отец сдался участковому и благополучно умер в тюрьме.
Место главы дома занял другой алкоголик, который просто пришел в дом, поставил на стол бутылку водки и отвесил мальчике подзатыльник: «Пойди погуляй». Мать не возражала – хихикала и плотоядно облизывалась, глядя на заветное пойло.
Сережа выжил, блуждая по соседским огородам, добывая себе пропитание. Бабка, которая любила водку чуть меньше своей дочери, подкармливала ребенка между запоями, а потом и сама отправилась на тот свет. Сережа продолжал жить изгоем, с которым не общались даже те, кто был в почти таком же положении.
Вот только со временем он становился диким и злобным. Иногда он допивал самогон, оставшийся после пьяной мамки и отчима, затем блевал и клялся, что не будет таким, как они.
В 12 лет его зверски изнасиловала группа наркоманов из соседней деревни. Несчастного мальчика нашли грибники и отвели в милицию. Дело завели, виновных наказали, а его стали избегать даже те, кто иногда подкармливал из жалости.
Став старше, Сережка влюбился в местную девушку. Правда, он так и не подошел к ней, осознавая свое уродство. Просто смотрел на нее злобно, как будто два чувства – любовь и ненависть – скооперировались и прочно поселились в его голове. Когда девушка вышла замуж, он просто повесился в сарае. Но смерть тоже побрезговала парнем и обрубила своей косой старую веревку.
Сережа снова выжил.
Он всегда был один
Образование Сережа получил со скрипом, но ему все же удалось устроиться сторожем на завод. К тому времени в права вошли лихие 90-е и люди постепенно разъехались в поисках новых возможностей. А те, кто остался, продолжали пить. Сережа, который не хотел повторять судьбу своего отца, пил тоже. Только в одиночестве.
Мамка замерзла в сугробе после очередной попойки, отчим пропал без вести. Сережа уныло брел по жизни, пока с ним не произошла эта удивительная история. Как-то возвращаясь домой, он пьяный упал и заснул в сугробе. Проснулся от того, что кто-то лизал его лицо и тянул за фуфайку.
Оказалось, что это одноухий и одноглазый пес, чем-то похожий на него самого, пришел на помощь бедолаге. Домой они пришли вместе. Накормить собаку было нечем, и он отправился к местной самогонщице.
– Тебе как всегда? – спросила баба, одновременно протягивая бутылку.
– Нет, мне костей каких-то или другого чего. Я заплачу.
– И этот допился, – развела руками тетка, провожая глазами Серегу, которому отдала остатки супа.
Уродливый пес наелся и лизнул руку своему новому товарищу. От неожиданности у парня перехватило дыхание. Это было первое проявление нежности за всю его никому не нужную жизнь.
Он осторожно положил руку на обезображенную собачью голову. Два уродливых, не нужных никому существа, стали жить вместе. Одноухий ждал Сережу дома и радостно бросался ему на встречу. Тот, в свою очередь, продолжал покупать объедки и все реже приходил домой с бутылкой. Со временем, даже начал готовить для себя и пса.
Злобные односельчане смеялись: «Два урода нашли друг друга», но отмечали, что Сергей стал как бы добрей. Через несколько месяцев во дворе появилась будка и Одноухий стал нести службу, охраняя дом, в котором все равно нечего было брать.
Источник: okayno.plus
Серёжки
Директриса бралась за крашеную голову и курила импортные сигареты.
Это был просчёт. Она сгустила краски, вместо того чтобы их разбавить. Попалась как девочка… Но сколько нервов вымотал этот моральный урод! Один, как полшколы в колонии для несовершеннолетних… А нервы не восстанавливаются… И потом… Она ведь была уверена, что, когда Сенчина не возьмут в ПТУ, он с радостью пойдёт на все четыре стороны и очень скоро окажется в тюрьме, которая по нему плачет.
Но Сенчин, в тёмно-синем костюме и чёрном галстуке на резинке, стоял в её кабинете с заявлением, написанным мамой-пенсионеркой. И она не имела права его не принять в девятый класс!
Она готова была написать ему отличную характеристику! Взять его за руку и лично отвезти в престижное ПТУ № 28, где готовили автослесарей и где у неё был знакомый директор.
Но Сенчин был непреклонен. Он преобразился вдруг. Ты посмотри на него. Он же издевается. Спокойный какой… Будто не его судьба здесь сейчас решается в её кабинете, а самый ничтожный обычный вопрос.
Он нагло заявляет, что намерен после школы поступать в Литературный институт имени Максима Горького! И не хочет терять один год в ПТУ, несмотря на то, что очень любит ремонтировать автомобили… Хам!
И тут до неё доходит… Он сделал её. Обвёл вокруг пальца, как десятиклассницу. Её! С тридцатилетним стажем работы! И сделать ничего нельзя.
И Сенчина зачисляют в девятый-бэ класс.
Преподаватели пьют валерьянку в учительской.
В старших классах Сенчин не срывал уроки. Сидел на последней парте и рисовал рыцарей.
Ну и пусть себе рисует. И слава богу! Лишь бы рот не открывал!
Преподаватели вздохнули с облегчением и сплюнули по три раза, чтоб не сглазить. Они решили ни о чём не спрашивать Сенчина. Упаси бог вызвать к доске! А тихонечко выводили ему тройки по итогам четверти.
Литературу вместо строгой Лидии Михайловны у нас стала вести добрая пожилая Елена Сергеевна. Она интересно рассказывала нам о героях романа «Война и мир», а оригинальное сочинение Сенчина про любовь Наташи Ростовой и поручика Ржевского спрятала от греха подальше.
Поэтому Сенчин как будущий литератор смог проявить себя только в жанре объяснительной записки. Здесь он развернулся и показал способности к крупным жанровым формам.
Директриссе средней школы № 18
Костиковой Ирине Николаевне
от ученика 9 Б класса
Романа Сенчина
17 сентября 1987 года в 10 часов 05 минут мы с Военруком Шацким вышли из главного входа средней школы № 18 и пришли на остановку имени Космонавта Гагарина ровно в 10 часов 16 минут, чтобы успеть.
Всё время приезжали троллейбусы с разными номерами. В 10 часов 17 минут приехал троллейбус синего цвета с номером 2. Военрук Шацкий быстро запрыгнул в него и уехал. Мы тоже хотели запрыгнуть, но не смогли поместиться.
В 10 часов 24 минуты приехал троллейбус красного цвета с номером 3, но мы в нём не поехали, потому что хотели поехать в троллейбусе синего цвета с номером 2, как Военрук Шацкий.
В 10 часов 29 минут приехал троллейбус синего цвета с номером 6, но мы в нём не поехали, потому что хотели поехать в троллейбусе синего цвета, но с номером 2.
В 10 часов 38 минут приехал троллейбус красного цвета с номером 2. Я сказал: «Ребята, может быть нам всё же стоит поехать в этом троллейбусе, так как я видел, что в точно таком же троллейбусе, но синего цвета поехал Военрук Шацкий?» Ребята сказали: «Правильно ты говоришь, Роман, мы все хорошо видели, что Военрук Шацкий поехал в точно таком же троллейбусе, а цвет для нас не играет такой уж большой роли».
Тогда мы, не медля ни секунды, чтобы успеть, зашли в троллейбус и стали ехать, но пассажиры стали громко материться. Я сказал пассажирам: «Как вам не стыдно громко материться?» А они продолжали материться нецензурными словами. Тогда я сказал: «Ребята, давайте выйдем из этого троллейбуса, чтобы не слышать матерной брани». Ребята сказали: «Правильно ты говоришь, Роман, матерная брань может повлиять на наш моральный облик».
Мы вышли из этого троллейбуса красного цвета с номером 2 на остановке имени Кавалериста Ворошилова ровно в 10 часов 47 минут. Всё время приезжали троллейбусы с разными номерами и разного цвета.
В 11 часов 03 минуты приехал троллейбус жёлтого цвета с номером 9, но мы в нём не поехали, так как хотели поехать в троллейбусе с номером 2 или синего, или хотя бы красного цвета…
Очень много страниц было в этой подробной объяснительной. Заканчивалась она так:
«…и быстро пришли в военкомат Красногвардейского района ровно в 15 часов 59 минут.
В военкомате нам очень обрадовались и сказали, что мы пришли поздно, так как медицинская комиссия закончилась. Тогда я взял шариковую ручку и написал одному прапорщику заявление, чтобы меня направили в Демократическую республику Афганистан для выполнения интернационального долга. Прапорщик меня похвалил и сказал, что мне надо быть комсомольцем и подавать пример всем ребятам из нашей школы.
Прошу принять меня в Комсомол, так как я хочу быть в передовом авангарде советской молодежи».
В нашей школе не ставили двоек на выпускных экзаменах, чтобы не портить показатели успеваемости. Сенчин отлично это знал и не суетился.
Когда ему в дверь позвонила наша классная руководительница Элеонора Зиновьевна Барсукова, он был одет в просторные семейные трусы с яркими цветами.
— Ты ещё здесь. Одевайся. Немедленно. Экзамен заканчивается.
— Экзамен. Я думал, завтра…
— Ты мне. Ты у меня.
— Элеонора Зиновьевна! Вы лучше всё это не говорите, а скажите — какой сегодня экзамен?
Класс. Яркий гудящий свет люминесцентных ламп. Приёмная комиссия пьёт минеральную воду.
— Угольникова! Подними голову из-под парты. Что у тебя там.
Директриса рыщет взглядом по классу.
— Сенчин, и этот билет не знаешь?
— Ладно, тяни какой хочешь.
— Ирина Николаевна, я все хочу, но ни одного не знаю.
Угольникова (громким шёпотом): «Бери двадцать третий. Он лёгкий».
— Угольникова! Последнее замечание… Сенчин??
— Двадцать третий хочу!
— Бери двадцать третий…
— Какую шпору. У меня нету.
— А зачем ты мне этот билет подсунула?
— Всё! Сенчин, иди отвечай!
— Какой у тебя первый вопрос?
— Очень хорошо. Рассказывай.
— Наши Сталинград отстояли.
— Правильно. А покажи на карте — где проходила Сталинградская битва.
— Сталинградская битва проходила здесь, — Сенчин захватывает указкой Белоруссию, Казахстан и районы Западной Сибири.
— Хорошо… А каких героев ты знаешь, которые участвовали в этой битве? Обороняли дом, например.
— Зоя Космодемьянская, Олег Кошевой, Павлик Морозов, Павка Корчагин…
— Достаточно! Переходи ко второму вопросу.
— Советско-японская война 1945 года.
— В Советско-японскую войну тысяча девятьсот сорок пятого года наиболее героически сражался крейсер «Варяг». Советские моряки бились до последнего патрона и потопили много вражеских кораблей. Но силы были не равными. Тогда… чтобы крейсер «Варяг» не достался врагу, моряки сами потопили его и все погибли. Отважный капитан Врубель утонул последним. Он стоял у штурвала и пел песню: «Врагу не сдаётся мой славный „Варяг“…»
— Подожди, подожди… Врубель… Ты, наверное, путаешь с Русско-японской войной девятьсот четвёртого-пятого годов? А у тебя Советско-японская. После победы над фашистской Германией…
— Вы правы, Ирина Николаевна. Американцы сбросили атомную бомбу, наши пошли в наступление, и Япония сдалась.
— Роман, стихотворение Пушкина знаете?
— Может быть, Лермонтова?
— Нет… Есенина знаю.
— Клён ты мой опавший, клён заледенелый, что стоишь, нагнувшись, под метелью белой… — Сенчин начинает вяло, но набирает интонацию. — Или что увидел? Или что услышал? Словно за деревню погулять ты вышел. И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу, утонул в сугробе, приморозил ногу. Ах, и сам я нынче, что-то стал нестойким. Не дойду до дома с дружеской попойки.
Там вон встретил вербу, там сосну приметил. Распевал им песни под метель о лете…
Заходит директриса: «Сидоров! Не вертись. Угольникова. » Садится рядом с Еленой Сергеевной.
Сенчин сбивается, но продолжает:
— …Сам себе казался, я таким же клёном. Только не опавшим, а вовсю зелёным…
— Достаточно, Сенчин. Как ты понимаешь смысл этого стихотворения. Что хотел донести до нас поэт?
— …Ну, идёт пьяный человек по деревне, песни поёт. И его от дерева к дереву бросает. Вокруг метель. А вместо деревьев ему мерещатся женщины. В смысле, он хочет…
— Сенчин! А может быть поэт, прежде всего! хотел показать нам таинства природы? Её красоту?
— Ирина Николаевна! Вы меня натолкнули на очень важную мысль. Поэт хотел показать таинства природы… Вы видите эти стройные тополя у школы. Это мы посадили в первом классе. Они были маленькие — как кустики. Но прошло десять лет.
И они выросли. А кто бы мог подумать. А потом мы участвовали в субботниках, чтобы облагородить зелёную растительность нашей школы. И когда я вижу, что идёт маленький мальчик и бросает бычок, я говорю: «Мальчик! сейчас же подними бычок…»
В классе как на концерте Геннадия Хазанова. Елена Сергеевна прячет грустную улыбку. Директриса вскакивает:
— Три… Елена Сергеевна… Сенчин, ты кем хочешь стать после школы?
— Тебе нужно стать клоуном!
— Хорошо. Я стану клоуном.
На нашем столике импортное пиво в маленьких бутылочках. Симпатичная девушка зевает, не прикрываясь рукой. Жарко и очень светло. Сенчин рассказывает:
— …Я ж, блин, курсы закончил от военкомата. Сидим. Майор с непонятными петлицами: «Нужно два водителя». А я на первом ряду как раз. «Я!» — как в фильме про Шурика… Везут… Там команда человек пятнадцать. Я говорю: «Куда нас, тарищ майор?» — «Да здесь, недалеко»… Привозят в аэропорт.
Я смеюсь. Девушка зевает. Сенчин пьёт пиво.
— Прилетаем в город Омск.
Стройбат. Рота операторов башенного крана… Я говорю: «А как же водители?» — «Какие нахрен водители! У нас строительные войска, а не автодорожные».
Я смеюсь, как в школе на выпускных экзаменах. Девушка ёрзает на пластмассовом стуле и говорит: «Блин! Ты б чё-нить другое хоть раз рассказал — для разнообразия». Но Сенчин не обращает внимания. И не до смеха постепенно становится.
— …Пехота. Краснопогонники. ЗабВО. Восемь километров от монгольской границы — пограничники-блин… Комары — что у нас тараканы размером. И ни одной русской морды. Кроме двух тормозов из Москвы… У нас-блин, в стройбате, и то чурок меньше было… Один, правда, русский был нормальный, и тот хохол.
Сержант. Если бы не он — вообще урыли б там, в мерзлоте этой.
Дедовщины нет. Землячество. Да ещё и устав. Ты представь только себе это. Я-блин за неделю до дембеля сопку штурмовал с пулемётом наперевес.
Вместе с «китайцами» этими… До чего стройбат дерьмовые войска. Я тоже так думал! Пока в пехоту не попал…
Дембель… Пинком под задницу за КПП… Ни парадки. Ни хрена. Шинели путёвой нет. Шапка — что у сторожа в огороде. Всё убитое… Я на рынке чёрную шапочку себе купил. С шинели погоны спорол. Всю хренотень эту красную. Ремень — на хрен.
Дубака чуть не дал там… Зубы — что у лошади стучали. Ни вшивника гражданского, ни хрена — пэша одно только… И так и ехал — представь. Видон. того рот… Менты доставали всю дорогу… Явился: «Не горюй, маманя, я ваш сыночек. Выгнали из армии — принимайте». с@#%и.
Темнеет незаметно. Забытый пьяный человек уснул за соседним столиком. Официантка уносит пластмассовые стулья.
Под полками с книгами стоит пианино фирмы «J.Becker». Секретер. Комод. Трельяж. Шкафчики. Ящички. Всё очень старое. Из дерева под тёмным облезшим лаком. Фотография в рамке. Рядом с лихим кавалерийским корнетом молодая женщина со сдержанно-красивым лицом.
Картонная основа. Внизу надпись — «Warszawa-Praga Targowa 44».
Портреты Баратынского и Тютчева на стенах. Спёртый воздух. Заметно неряшливо и пыльно. Очень тесно.
Елена Сергеевна вздрагивает от звонка. Поднимается с дивана. Неуверенно подходит к двери и смотрит в глазок: «Кто это?»
— Это я, Елена Сергеевна, Сенчин Роман. Ваш ученик бывший.
Он принёс ей свои рассказы. Она ставит чайник на кухне.
— Я всегда верила в тебя, Роман.
— Я ведь плохо учился, Елена Сергеевна…
— Ну так что же… У тебя всегда был талант… Даже вот здесь… Постой.
Она нашла тетрадку. И Роман прочёл своё сочинение про любовь Наташи Ростовой и поручика Ржевского.
Он опускает глаза от стыда, а Елена Сергеевна читает рассказы и плачет.
— Тебе нужно учиться… Обязательно нужно учиться… И нужно в Москву.
— Спасибо вам… Я пойду… Вам, наверное, отдыхать пора… засиделся.
На следующий день она продала серёжки красивой женщины с фотографии и отдала ему все вырученные деньги.
«…На первое время… Отдашь… Конечно, отдашь… Потом… Когда сможешь… Одиноким старухам не нужны серёжки, Рома…»
Пожилая женщина в шерстяном платке и пальто долго шла по перрону рядом с уходившим поездом. …Верю… Я верю в тебя… Вагоны сильно стучали на рельсовых стыках.
_________________________
Вы прочли рассказ из книги «Военная кафедра». Зайдите по ссылке, чтобы прочитать книгу:
Источник: proza.ru