Что вижу, то пишу
детские глупости и дразнилки
Name: Цапля большая голубая
Latest Month
Entry Tags
Flag counter
5th-Jan-2011 09:54 pm
Ясли, детсад и болтание целый день во дворе обогатили мой словарный запас большим количеством детского фольклора, которым теперь я по неосторожности щедро делюсь со своими и чужими детьми. Надеюсь соседи ничего не скажут мне за ту новую глупость, которую их дети сегодня узнали от меня.
А какие детские глупости и дразнилки знаете вы?
:
(в ответ на «тыкание»)
— Ты!
— Жопой нюхаешь цветы!
— С трехметровой высоты!
— А ромашка не моя — жопа нюхает твоя!
***
(в ответ на «якание»)
— Я
— Помойная свинья!
***
Куда идем мы с Пятачком?
На остановку за бычком!
Тебе бычок, и мне бычок.
А если там один бычок?
Пошел ты на фиг Пятачок.
***
Хорошо живет на свете Винни-Пух! У него жена и дети, он лопух!
***
Обезьяна Чи-Чи-Чи продавала кирпичи.
Подозрительный нарколог — KuTstupid
За веревку дернула и нечайно пернула.
***
Ты мне больше не подружка.
Ты мне больше не дружок.
Забирай свои игрушки и не писай в мой горшок.
Мама купит мне козу,
Я тебе не покажу.
Мама купит мне дубину,
Я тебе по морде двину!
***
У меня пропала кошка,
а зовут ее Матрешка.
Почему она пропала?
Я ее не обижала.
Только помню как-то раз
выбила я кошке глаз.
Вот таким вот кубиком, с уголком голубеньким.
***
Себя от холода страхуя
в избу вошли четыре . деда.
У одного из под тулупа
свисала конская . уздечка.
***
На горе стоит статУя
у статУи нету . уха.
Ты не порти мой рассказ.
У статуи нету глаз.
***
Рассказать тебе сказку? Как дед насрал в коляску
и поставил в уголок, чтоб никто не уволок,
а когда пришла война сделал пушку из говна.
***
Как дам по башке — улетишь на горшке
***
Тебе смешно, а мне обидно. Тебе говно, а мне повидло.
***
А мне и не больно, курица довольна.
***
Рева-корова, дай молока. Сколько стоит? Два пятака.
***
Так тебе и надо, мало шоколада.
***
(похваляющемуся какой-нибудь пустячной ерундой)
-Молодец! Возьми с полки пирожок. Там два, возьми средний.
***
Мы сказали ТИШИНА, в школе треснула стена.
***
Руки вверх!
Штаны вниз!
Признавайся, ты фашист?!
***
Ленка-пенка-колбаса, на веревочке оса.
А оса шевелится, Ленка завтра женится.
***
(в садике повторять за кем-то было очень нехорошо, посему дразнилка)
Муха-повторуха! Старая старуха!
А старухе сорок лет, ее водят в туалет!
***
Жирный-жирный — поезд пассажирный!
***
Очкарик — в попе шарик!
***
Лысая башка, дай кусочек пирожка!
***
Кто обзывается, тот сам так и называется
***
Говоришь ты на меня, переводишь на себя.
***
«Непосредственно Кроссовки» спецсерия
(петь на мотив «Танца маленьких лебедей»)
Коровы шли на водопой
организованной толпой.
Попить воды.
Посрать в кусты.
***
Что смотришь? Глазки поломаешь.
***
Ну?
Баранки гну, как согну, дам одну.
Кто спорит, тот говна не стоит.
А кто спорить боится, тот в говне копошится.
А кто молчит, тот в говне торчит.
Отозвался — в говне остался.
***
Что пришла? Трусы нашла?
***
Жадина-говядина, соленый огурец,
По полу валяется, никто его не ест.
Муха прилетела, понюхала и съела.
Буду дополнять как еще чего вспомню.
Еще я знаю некоторое количество считалок и «молчанок», но из как-нить в другой раз.
- Tags: детский_фольклор, забавное
Источник: big-blue-heron.livejournal.com
Война и русский рок
1. Запомните, большинство блюзов начинаются с фразы «Проснулся я утром». «Моя жена добрая…» — плохая фраза для начала блюза. Разве что, после вы споете что-то вроде «…, но уродина, просто срам!».
2. Блюз — простая музыка. После того, как споете первую строку, повторите ее. Потом найдите рифму. К примеру: «Моя жена добрая, но уродина, просто срам! / О-о-о, моя жена добрая, но уродина, просто срам! / У нее зубы как у Маргарет Тетчер и весит она 200 килограмм!».
3. Блюзовые автомобили это: Шевроле, Форд, Кадиллак и любой разбитый грузовик. Вольво, BMW или спортивные родстеры — это не блюз. Главное блюзовое средство передвижения — автобус дальнего следования или поезд где-то на юге. Хотя, дальние походы пешком — более важная часть блюзового образа жизни.
4. Тинейджеры не поют блюз. Блюзовый возраст начинается с возможности быть приговоренным к казни на электрическом стуле за убийство человека в Мемфисе.
5. Блюз может иметь место в Нью-Йорке, но не на Гавайах или в Канаде. Тяжелые времена в Сиэтле или Минниаполисе — это, скорее всего, просто депрессия. Чикаго, Сент-Луис и Канзас-Сити — всё еще лучшие места для блюза. Блюз также неуместен в климатических зонах, где не бывает дождей.
6. Мужская лысина — это не блюз. А женская — да. Сломать ногу, катаясь на лыжах — это не блюз. Другое дело, если вы сломали ногу, когда вами подавился аллигатор.
7. В офисе или супермаркете блюза не бывает. Отправляйтесь на автостоянку или, хотя бы, пойдите посидите возле туалета.
8. Хорошие блюзовые места: хайвэй, тюрьма, пустая кровать, дно стакана с виски. Плохие: бутик Армани, презентация выставки авангардной живописи, курсы гольфа.
9. Никто не поверит, что это блюз, если на вас костюм. Разве что вы — старый черный и спали в нем (вариант: вас в нём хоронят).
10. У вас есть право петь блюз: если вы дожили до преклонного возраста или, хотя бы, долго не мылись; если застрелили человека в Мемфисе; если вы слепой. Вы не имеете права петь блюз: если у вас сохранились все зубы; человек, в которого вы стреляли в Мемфисе, выжил; вашу слепоту вылечили; вы владеете трастовым фондом.
11. Блюз не зависит от цвета кожи. Дело в невезении. Майкл Джордан не может петь блюз. А Майк Тайсон – мог бы. Уродливые белые люди тоже имеют право исполнять блюзы.
12. Если вам жена наливает бензин, когда вы просите про стакан воды — это блюз. Другие подобающие блюзовые напитки: дешевое вино, виски или бурбон, мутная вода (muddy water), отвратительный черный кофе. Не подобающие блюзовые напитки: Перье, Шардоне, диетические версии газировки.
13. Смерть в дешевом мотеле — это блюз. Настоящий блюзмен может быть застрелен в уличной разборке или убит в спину ревнивой любовницей. Также подходит электрический стул и смерть в одиночестве на сломанной койке. Не годятся сердечный приступ во время теннисного матча или липосакция.
14. Подходящие блюзовые имeна для женщин: Сэйди, Большая Мама, Бесси. Для мужчин: Джo, Вилли, Малыш Вилли, Большой Вилли. Люди с именами вроде Мишель, Амбер, Дебби и Хизер не могут петь блюз вне зависимости от того, как много людей они застрелили в Мемфисе.
15. Придумайте сeбе подходящее блюзовое имя. Вам необходимо название какого-либо физического недостатка (слепой, хромой, безумный); имя (см. выше); название фрукта (лимон, лайм, киви); фамилия американского президента (Джефферсон, Джонсон, Филмор). Например: Слепой Лайм Джеферсон (Blind Lime Jefferson), Хромой Лимон Джонсон (Lame Lemon Johnson), Безумный Киви Филмор (ну, может, киви и не подходит).
16. Вне зависимости от трагизма вашей жизни и количества трупов после визита в Мемфис: если у вас есть компьютер, вы не можете пeть блюз
Источник: exler.online
Расчлененка смысла
Этот роман балансирует на грани утопии и антиутопии. Все операции по фрагментированию сознания, которые совершаются по ходу действия, нужны для того, чтобы вписаться в идеальное государство — колоды карт или собрания шахматных фигур. Можно сказать, что любая антиутопия — это утопия абсурда, который принимается всерьез. Но Кэрролл не делает этого шага. Для него абсурд остается предметом бесконечного, хотя и несколько своеобразного веселья.
Текст: Григорий Ревзин
Выйти из полноэкранного режима
Развернуть на весь экран
Иллюстрация Джона Тенниела к «Приключениям Алисы в Стране чудес», 1890
Фото: British Library
«Не случайно этот период стал золотым веком детской литературы. Появились бессмертные детские книги в совершенно новом жанре детской романтики. И превзойти их до сих пор никому не удалось.
В этот период Беатрис Поттер написала своего „Кролика Питера» (1902), Джеймс Барри — „Питера Пэна» (1904), Эдит Несбит — „Детей железной дороги» (1905), Кеннет Грэм — „Ветер в ивах» (1908), Люси Мод Монтгомери — „Аню из Зеленых Мезонинов» (1908), Фрэнсис Ходжсон Бёрнетт — „Таинственный сад» (1910) и т. д. В этих книгах стиралась грань между фантазией и повседневной жизнью, действие разворачивалось в обветшавших старинных домах, садах или на настоящих пастбищах (пастораль). В них были магия, приключения и переодевания — и героями часто становились маленькие пушистые зверьки, которые одевались и действовали как люди. Как и вся культура XIX века, эти истории были проникнуты ностальгией по воображаемому сельскому прошлому, в них детская невинность сталкивалась с опасностями сурового, деспотичного взрослого мира».
По мысли Грэхема, обитатели буржуазных замчат живут как дети в чудесных сказках, точнее, так о себе думают. В целом тезис об историзирующей эклектике пригородов как утопии выглядит так себе. Но взгляд на детскую литературу как на новую утопию кажется мне пронзительным озарением. Правда, Грэхем — очень американский автор.
То, что он не знает ни «Кондуита и Швамбрании» Льва Кассиля, ни «Незнайки» Николая Носова, где подтекст утопии попросту очевиден, понятно и простительно — я тоже не читал «Аню из Зеленых Мезонинов». Но то, что в списке нет ни «Винни Пуха», ни «Алисы в Стране чудес»,— это выглядит чудовищным американоцентризмом. С «Алисы» (1865) вообще все начинается.
Мышь в инсценировке «Алисы» Олега Герасимова рекомендует себя следующим образом: «Как простой и скромный алисовед, я заявляю…» Увы, в плане алисоведения я не дотягиваю и до мыши. Об «Алисе» написаны библиотеки, убежден, что где-то в их недрах все, что я собираюсь сказать, не только уже сказано, но и с блеском опровергнуто, но, к стыду своему, я об этом ничего не знаю. Я знаю трактовки «Алисы» через морфологию волшебной сказки, поэтику романтизма, парадоксы математической логики и теоретической лингвистики, психоанализ и историю теологии, но я нигде не встречал анализа «Алисы» как утопии. А это интересно.
«Алиса» начинается с путешествия вниз по кроличьей норе. У этого эпизода есть устоявшаяся трактовка, заданная самим Кэрроллом. Нина Демурова, автор канонического перевода «Алисы» на русский, дает следующее примечание: «В первой главе особенно ясно чувствуется, что сказка возникла как импровизация, „на ходу».
Сам Кэрролл так впоследствии вспоминал об этом: „Я очень хорошо помню, как в отчаянной попытке придумать что-то новое я для начала отправил свою героиню вниз по кроличьей норе, совершенно не думая о том, что с ней будет дальше. «» Сомневаться в этом невозможно, но замечу, что импровизация Кэрролла вписывается в систему классических «утопических топосов» начиная с античности. Утопии часто располагаются под землей. Прямая утопическая аналогия путешествию Алисы — «Путешествие к центру Земли» Жюля Верна (1862), хотя я не думаю, что Кэрролл имел в виду этот довольно слабый текст.
Выйти из полноэкранного режима
Развернуть на весь экран
Иллюстрация Джона Тенниела к «Приключениям Алисы в Стране чудес», 1890
Фото: British Library
Иллюстрация Джона Тенниела к «Приключениям Алисы в Стране чудес», 1890
Фото: British Library
Иллюстрация Джона Тенниела к «Приключениям Алисы в Стране чудес», 1890
Фото: British Library
Иллюстрация Джона Тенниела к «Приключениям Алисы в Стране чудес», 1890
Фото: British Library
Скорее есть общий контекст (он же отражается в романе Эдварда Бульвер-Литтона «Грядущая раса», 1872, где под землей живут сверхлюди). XIX век — время переосмысления подземного пространства. Традиционно это царство мертвых. Однако у Новалиса, Людвига Тика, Эрнста Теодора Амадея Гофмана, а у нас — Антония Погорельского там вместо мертвых обнаруживаются какие-то жители, страны и государства, прекрасные города и волшебные сады.
Что думает Алиса, пока летит по кроличьей норе? «Интересно, сколько миль я уже пролетела? — сказала Алиса вслух.— Я, верно, приближаюсь к центру земли. Дайте-ка вспомнить. Это, кажется, около четырех тысяч миль вниз. Да так, верно, оно и есть. Но интересно, на какой же я тогда широте и долготе? А не пролечу ли я всю землю насквозь? Вот будет смешно!
Вылезаю — а люди вниз головой! Как их там зовут. Антипатии, кажется. »
Это классическое начало утопии. Скорость, координаты — этим открывается половина европейских утопических романов, начиная с Томаса Мора. Отдельно отметим, что классические обитатели утопий — начиная со «Сна Сципиона» Цицерона и продолжая Томасом Холлом и Габриэлем де Фуаньи — антиподы.
Можно и дальше перечислять реминисценции утопий в «Алисе». Я думаю, продолжением прямого диалога с утопиями является вторая глава первой сказки, где Алиса долго и мучительно пытается подобрать для себя подходящий действию размер — то слишком мала, то слишком велика. Это привет Гулливеру Джонатана Свифта.
Алиса попадает в страны, одна из которых управляется колодой карт, а вторая — шахматными фигурами. И та и другая игра исторически являются метафорой идеального государства, и в каком-то смысле Алиса в них и побывала. Правда, практически ничего не заметила в смысле государственного, экономического или социального устройства. Содержанием ее утопического опыта оказалось нечто другое.
Я хотел бы обратить внимание на одно свойство героев, которое в детстве раздражало меня настолько, что я сильно предпочитал «Алисе» «Винни Пуха» (и боюсь не вполне изжил это в себе). Алиса правильно путает антиподов с антипатиями — герои Кэрролла вызывают именно это чувство, причем сильное. Практически любое знакомство Алисы начинается с того, что ее vis-a-vis ей довольно-таки заметно хамит.
«Ты кто такая? Да ты в своем уме? Держи себя в руках» (Синяя Гусеница).
«Я ни одного такого кота не видала.— Ты многого не видала. Это уж точно!» (Герцогиня).
«Что-то ты очень обросла! Не мешало бы постричься!» (Болванщик).
«Ты не очень-то догадлива! Стыдилась бы о таких простых вещах спрашивать» (Черепашка Квази и Грифон).
«Меня зовут Алиса.— Какое глупое имя!» (Шалтай-Болтай).
При этом они не только хамят, но еще и требуют, чтобы Алиса в ответ хорошо себя вела, хотя она и так образец воспитанности. «Ты здесь откуда? И куда это ты направляешься? Смотри мне в глаза! Отвечай вежливо!» (Черная Королева). Практически каждого персонажа этой сказки можно аттестовать словами, которые Алиса приберегла для Шалтая-Болтая: «В жизни не встречала такого препротивнейшего…», причем кажется, что троеточие здесь замещает слово, которое нельзя вставить по цензурным соображениям.
Так вот вопрос: а где такое поведение людей является общепринятым, естественным и даже, так сказать, социально одобряемым? Вы все знаете ответ на этот вопрос, вы все его проживали. В школе. Говорят, бывают школьные учителя, которые ведут себя как-то иначе, без вот этого «да пойми ты, дубинушка, что есть „тся», а есть „ться»», но я таких не встречал.
Школа — это территория, где взрослый может поставить тебя по стойке смирно и начать отчитывать за то, что ты чихнул в завуча, а ты не в завуча, а никто не скажет ему, что он придурок, а, наоборот, все одобрят. Наверное, повторю, так не со всеми, но для меня школа была препротивнейшем временем в жизни, и для Кэрролла, судя по его воспоминаниям, так же.
Алиса пронизана школьными реминисценциями. Она начинается с появления отсутствующего в английском и русском звательного падежа («O, Мышь!»), продолжается столь же безумными фрагментами из арифметики («четырежды пять —двенадцать, четырежды шесть — тринадцать»), географии («Лондон — столица Парижа, Париж — столица Рима») и лекцией Мыши из учебника истории про Вильгельма Завоевателя. Все это — застрявший в мозгах мусор школьной зубрежки, знания с потерянными связями и оттого становящиеся чистым абсурдом. Его появление предваряет бесконечные пародии на корпус поэзии, обязательной к заучиванию в школе.
Напомню, что школа — это один из центральных институтов утопии, необходимый постольку, поскольку ей необходимы особые люди, которых надо переделать из наличного материала. Авторы утопий, которые не уделяют внимания проблеме образования, попросту редки. Я бы добавил, что основатель современной школы Ян Амос Коменский прямо происходил из круга ренессансных гуманистов и придуманную им систему образования (связанная единым основанием истины классно-урочная система наук) можно было бы смело назвать педагогической утопией, если бы она не была полностью реализована. Спецификой ее является то, что образ целого может возникнуть только по завершении образования (и чаще не возникает), а каждый ученик сталкивается с ее частями, не понимает, что с чем связано и зачем это нужно, и отсюда получает абсурдный конгломерат фрагментов, который нужно постоянно зазубривать. Этот конгломерат (вкупе с бессмысленными воспитательными ритуалами — как пить чай, как вести беседу, когда делать реверансы) и есть мир утопии Алисы.
Викторианское образование далеко от нас, мы не чувствуем школьного подтекста, а Алиса, как все викторианские девочки, получала домашнее, а не школьное образование, хотя правила и учебники были теми же. Попробуйте мысленно приблизить себе этот опыт, подставив в текст близкие нам реалии.
Представьте, скажем, что вместо морской кадрили Грифона и Черепахи Квази там появляется рассказ ветеранов Пары Милитари, Горбатого и Промокашки о старых деньках и школьной игре «Разборки и сборки калача Автомашникова». Мне кажется, это может освежить ваше восприятие абсурда «Алисы».
Разумеется, «Папа Вильям», или «Как дорожит своим хвостом малютка крокодил», или «Это голос Омара, вы слышите крик» — это шедевры. Но за ними стоит то унизительное состояние, когда тебя сонного за что-то поднимают из-за парты и требуют читать стихотворение. «Читай „Папа Вильям», — велела Гусеница». И ты бормочешь: «Если мальчик любит труд, / тычет в книжку пальчик, / про такого пишут тут: / он хороший мальчик». Абсурд начинается не с Кэрролла. Абсурд начинается со школы.
Здесь я бы вернулся к началу и позволил себе одно предположение, которое, конечно, выглядит более чем спорным. Оно заключается в том, что Кэрролл отдает себе отчет в том, что такое подземный мир не в прочтении Тика и Новалиса, но в более традиционном смысле. А именно — он отправляет свою героиню в мир мертвых.
Поэтика этого мира, начиная с «Мениппа, или Путешествия в подземное царство» Лукиана,— это место, где разрываются смысловые связи, слова отрываются от предметов и начинают значить друг друга, это царство декомпозиции и произвольных сочетаний — царство абсурда. Это то, что Михаил Бахтин в контексте анализа абсурда у Рабле обозначил как «мениппею» (у Кэрролла появляется характернейший мотив мениппеи — «расчлененка» — вспомните письма Алисы «госпоже Правой Ноге»). Напомню, кстати, что каскады абсурда, которые обрушивает на читателя Рабле,— это переиначенные школьные знания, построения мертвой схоластики.
Ты можешь осознать абсурд мира как антиутопию и начать бороться. Но можешь сказать, что раз мир абсурден, значит, он мертв, и поэтому у них мир — это война, свобода — это рабство, а незнание — это сила. Это просто мертвецы бегают по поверхности, скандируя лишенные смысла формулы. Не стоит придавать большое значение пустякам — они забавны и скоро совсем развалятся.
- Журнал «Коммерсантъ Weekend» №14 от 28.04.2023, стр. 24
- Григорий Ревзин подписаться отписаться
Источник: www.kommersant.ru