Текст научной статьи на тему «Жемчуга и жемчужный в поэзии А. Блока»
Жемчуга и жемчужный в поэзии А. Блока
В статье рассматривается символика жемчуга, связанная с мистико-религиозными исканиями А. Белого и А. Блока. Эпитет жемчужный в финале поэмы «Двенадцать» сопоставляется с путем жемчужным стихотворения Н. Гумилева «Христос».
Ключевые слова: ювелирная метафорика, жемчуга, жемчужный, Христос, Божья Матерь, София, Прекрасная Дама, Вечная Женственность.
Образ жемчуга в поэтическом языке Блока становится атрибутом Прекрасной Дамы, выявляясь в структуре мотива неземного света: «Дольнему стуку чужда и строга, / Ты рассыпаешь кругом жемчуга» [1. Т. 1. С. 74]; «Я носил за Тобой покрывало, / Я смотрел на Твои жемчуга» [Т. 1. С. 254. Здесь и далее курсив наш. — М.К.].
Анализируя образ героини «Стихов о Прекрасной Даме», исследователи указывают на ряд его источников, среди которых называют и Богородицу. Сам А. Блок в письме к А. Белому пишет о том, что не отказывается от мысли о соотнесенности Прекрасной Дамы с образом Божьей Матери [Т. 7. С. 36]. Д. Е. Максимов, проводя параллель между Софией и Девой Марией, отмечает, как Блок выделяет в первой начала духа «святого, <. >тонкого, <. >светлого, чистого, ясного, беспечального» и духа именно женского [2].
ПОЧЕМУ ЖЕМЧУГ ОПЯТЬ ПОПУЛЯРЕН?
Семантический ореол жемчуга, помимо символического значения высших духовных сил, обогащается у Блока еще одним: белизне драгоценного камня присваивается особая функция — уже не просто цвет, но, в первую очередь, свет. Грань между цветом и светом нивелируется. Образ жемчуга наполняется мистико-символической семантикой. Как скрытое, не проявляющееся явно обозначение белого цвета образ жемчуга становится компонентом «эстетического поля света» [3], что не противоречит канонам христианской эстетики, где белый цвет традиционно выступает как выразитель высших духовных ценностей, символ неземного, божественного света.
2 Русская речь 1/2011
РУССКАЯ РЕЧЬ 1/2011
Позднее мы встречаем у Блока выраженное эпитетом жемчужной цветообозначение, характерное для раннего периода. Речь идет о знаменитом финале поэмы «Двенадцать»: «Нежной поступью надвьюжной, / Снежной россыпью жемчужной, / В белом венчике из роз — / Впереди Иисус Христос».
В аспекте рассматриваемой темы для нас актуально высказывание А. Белого относительно того, что в «Двенадцати» происходит смыкание круга, открытого в «Стихах о Прекрасной Даме». В контексте религиозных и историософских изысканий Блока того периода можно сказать, что Христос становится воплощением идеала мировой гармонии (Софии — Мировой Души, Вечной Женственности).
Важно, что и сам поэт, и современники Блока указывали на женственные черты Иисуса Христа; ср. высказывание А. Белого: «Воплощая Христа, она — София, Лучистая Дева. » [4]. Известно, что в традициях гностицизма (религиозно-философское течение раннего христианства, пытавшееся создать учение о Боге, о происхождении и развитии мира на основе христианских религиозных догматов и восточной мифологии), который оказал значительное влияние на Блока, Христос соединяет в себе мужское и женское начала. Поэтому образ Христа «Двенадцати» позволяет соотнести его с главной категорией художественного мира Блока — Вечной Женственностью, воплощенной в дореволюционные годы в образе Прекрасной Дамы. Близостью образов, видимо, объясняется и общность их атрибутики. По отношению к миру двенадцати красногвардейцев (ночь, ветер, мороз, выстрелы, крики — все это создает картину хаоса) Иисус выступает как гармоничное, светлое начало.
Жемчуг Свойства камня
Интересно, что в этом же ключе можно трактовать образ из стихотворения Н. Гумилева «Христос»:
Он идет путем жемчужным По садам береговым. Люди заняты ненужным, Люди заняты земным. <. >Ведь не домик в Галилее Вам награда за труды, Светлый рай, что розовее Самой розовой звезды. [5].
Поэты о жемчуге.
«Мил мне жемчуг нежный, чистый дар морей!
В лоне океана, в раковине тесной,
Рос он одиноко, как цветок безвестный,
На обломках мшистых мертвых кораблей. Бурею весенней выброшен со дна,
Он лежал в прибое на прибрежье диком,
Где носились чайки над водою с криком,
Где его качала шумная волна… Мил мне жемчуг нежный на груди твоей!
Сладко упиваясь юной красотою,
В светлом божьем мире я брожу мечтою, —
В небе, в блеске солнца, в тишине морей, С перлами морскими под водой цвету,
Рассыпаюсь в рифах влагой голубою —
И одно есть счастье: разделить с тобою
Эту радость жизни, эту красоту!» 1901 г.
Валерий Брюсов
Человек умирает, его душа, неподвластная разрушению, ускользает и живет иной жизнью. Но если умерший был художник, если он затаил свою жизнь в звуках, красках или словах, — душа его всё та же, жива и для земли, и для человечества. Ожерелье 10 января 1912 «Руки, вечно молодые,
Миг не смея пропустить,
Бусы нижут золотые
На серебряную нить. Жемчуг крупный, жемчуг малый
Нижут с утра до утра,
Жемчуг желтый, жемчуг алый
Белой нитью серебра. Кто вы, радостные парки,
Вы, работницы судеб?
Нити пестры, нити ярки,
В белом блеске я ослеп. Не моя ли жизнь – те нити?
Жемчуг – женские сердца?
Парки вещие, нижите
Яркий жемчуг до конца! Выбирайте, подбирайте
Жемчуг крупный и простой,
Круг жемчужный завершайте
Быстро-нижущей иглой! Нить почти полна! немножко
Остается бус, – и вот
Золоченая застежка
Ожерелье – Смерть – замкнет!»
| Рубрики: | Поэзия |
Источник: www.liveinternet.ru
tutankanara
Давеча мне привалило. Сижу на паперти у ей-ской церкви, у нас в верхней части Нижнего все бомжи её знают. С утра жрать охота, аж живот урчит, но подают мало и всё больше Семёну, у него вид жалостливей. Тут дамочка, вся такая расфуфыренная, из церкви вываливает и хрясть из сумки продуктовый пакетик. Такие у нас в церковной лавке продают, чтоб бомжам подавать.
Семёну подала. Семён, не будь дураком, шасть тем же ходом в церквушку, продукты у монашек на деньги обратно выменивать и за дешевым спиртом в аптеку бежать. А я бомж непьющий и некурящий, мне пакетики плохо подают. Не замечают.
А эта дама заметила, пакетика больше нет, денег жалко, сунула мне в кепку толстенную книгу. Грит, — «духовно питайтесь, молодой человек» и давай от церкви быстрее валить.
Книга знатная, красивая. Вот, думаю, привалило. Листаю, читаю, фраза задела: «бездна голодных глаз». Глаза, думаю, как и я, тоже жрать хотят.
В общем, свалил побыстрее от церкви, книгу надо срочно толкнуть, желудок требует.
Предлагаю литературу всем подряд, не берут. Глянут и не берут. Нечитающий народ пошёл. Тут смотрю библиотека, вот точно где купят, там же книги. Книга к книжечке, колбаска к корочке, бутербродик к икорочке.
Жрать охота, сил нет.
Ввалил в библиотеку, а там фейс-контроль. Я в библиотеки с советских времен не хаживал, не знал какие сейчас порядки. Тут чё-то я забздел немного, у меня живот завсегда крутит, когда охрану вижу.
Охранник с саблей у дверей меня выцепил и грит: «Ты кто таков? Как кличут?». А кликуха у меня простая, незатейливая – Писатель. Было время, у литератора известного негром подрабатывал, с тех пор ко мне и привязалось погоняло.
«Писатель, — говорю я. – Известный». Так чё-то срать вдруг с испуга захотелось и не то бы ляпнул.
Охранник с саблей глянь на мою книгу, — «Так вы с докладом по Олдям пришли? Давайте быстрее, вас все ждут».
Я уж не знаю, по каким таким олдям, но срать мне ещё сильнее захотелось и я быстрее бочком в коридор рванул, клозет искать.
Да чуть-чуть не успел, какой-то чел меня опередил и в библиотечный сортир раньше шмыгнул. Тоже, наверное, срать как и я с перепугу захотел. Да так спешил, что желтенькую такую папочку выронил. Я папочку знамо подобрал, может потом куда сгодится, и ручку у сортира дёрнул. Да силушку не рассчитал, ручка возьми и отломись.
Тут охранник с саблей опять надо мной.
«Что же вы? Давайте быстрее на сцену», — сабелькой так помахивает, и голодными глазами шевелит. Чё-то подурнелось мне совсем, и срать забыл, и жрать расхотел. Шмыг в дверку, а там выход на сцену. Трибуна красная посередине, плакат во весь зал «Привет участникам съезда студентов-филологов!», постамент с наградами: — два меча в нём воткнуты — бронзовый и золотой, и гран-при фестиваля – деревянное копьё – с надписью «Деревянный капуцей».
Слышу: «С докладом: «Творчество писателя Генри Лайон Олди, как жемчуга современной литературы» выступает известный нижегородский писатель…». Тут конферансье смотрит на меня, и зело глазами вращает. Мол, как звать тебя, мил человек.
«Сергей …оорных. Литератураед », — только и смог из себя выдавить. Подавился немного воздухом от волнения, жрать хочется, да и не мог же я свою родную фамилию озвучить. Третий год, как никак, в розыске, вот и представился писателем, на которого негровал когда-то.
Как дошел до трибуны не помню. Зал полон полнехонек. Все злые, на меня смотрят. Тут я струхнул окончательно. За трибуну встал, да как бздану от волнения.
Слышу в зале пронеслось «а докладчик то с душком». Но зато мне сразу полегчало. Думаю, надо нахер валить. Докладчик из меня про литературу никакой. Правда, был у нас в пэтэу мастер по производственной практике, так он до нашего училища филологом подрабатывал, и нет, нет, да нам вместо электротехники курс филологии толкал.
Но то курс, а то полный зал под четыреста человек, да охранник с сабелькой за спиной.
Я было уже заприметил открытое окошечко, думаю – была не была – рвану, да чё-то передумал. Смотрю из-за портьер два мужика нарисовались в кимоно. Я в японском обмундировании не шибко разбираюсь, но эти вроде держат тонкие такие кинжалы – каталы называются.
«Чё они тут все с холодным оружием расхаживают? — думаю – стрёмно как-то».
Да еще какой-то студент очкарик на дороге к спасительному окошку стоит, и нервно дышит свежим городским воздухом. Видно моим бздением траванулся.
Думаю, не судьба сейчас свалить, надо время тянуть, авось случай представится.
Стал читать доклад. А чё ещё делать? Или я выдаю доклад по литературе, или меня японскими каталами на тонкую колбаску порежут.
Только вот определиться не могу, доклад — это ругать или хвалить? Смутно припоминаю мастера-филолога. Вроде доклад – это критика. А критика – это точно ругать, тут уж любая подъездная бабка скажет — без вариантов.
Правда, из литературы у меня одна книжка, ту, что подали давеча. Смотрю, мать моя женщина! Дак это ж книжка того самого Генри по фамилии Олди, по которому надо давать доклад.
Приободрился, книжечку развернул. Глянь, список книг автора.
А чё, думаю, по списку и пройдусь, покритикую.
Народ в зале уже гудит, критики заждался. Щас получите, думаю, критику.
Постучал стаканчиком по графинчику, прокашлялся и говорю: «Это ж, до чего нашу отечественную литературу довели. Писатели совсем писать названия разучились. Вот например, Генри наш Лайон Олди, пишет в названии «Ожидающий на перекрестках». Это как же так? Ожидающий ожидает на нескольких, так сказать, перекрестках одновременно, а может вообще на всех?
И главное кого ожидает и зачем? Непонятно. Или вот возьмите – «Живущий в последний раз». Ну что за название такое. Что бывают живущие в предпоследний раз? Или живущие не в последний раз? Непонятно.
Или, например «Я возьму сам». Так и хочется добавить «Я возьму себя сам». Автор непонятно, чего хотел сказать. А что это такое «Бездна голодных глаз»? Невольно задаешь вопросом, что, по мнению автора, такое бездна? А голодные глаза? – тут я опять сглотнул, – что эти глаза как-то отдельно в бездне живут? Нехорошо получается.
Некрасивая картина с голодными глазами вырисовывается, товарищи».
Чую, зал притих. Видно критика моя понравилась. Ну, я пуще прежнего за названия взялся.
«Путь меча». И куда у вас этот меч, и в какой путь пошел? Смею заметить, мечи не ходят, меч существо безногое, и его как мяч по полю не покатишь. Или этот ахинейский цикл возьмите. Ну что за кумовщина. Автор сообщает, и чей сын Одиссей, и кто внук Персея, и кто дедушка, а то и сын хромого Алкея.
Автору не хватает воображения, поэтому он всю родословную в названия включил? Как учил меня мой мастер производственного, то есть филологического обучения – название это витрина произведения. А что мы видим в витрине от Олди -Кукольник. Куколка. Кукольных дел мастер? Непонятно, в общем.
Или вот «Она и её мужчины». Вроде бы понятное название, но картина при этом вырисовывается и вовсе неприличная».
Тут я сделал эффектную паузу, и оглядел зал. Зал не просто притих, стояла гробовая тишина. Было слышно, как муха в соседней комнате занимается любовью с другой мухой. Дядечки в кимоно почему-то сникли, а охранник с саблей, наоборот приободрился.
«Это успех», — подумал я.
Тут надоедливый очкарик у окна тихо бросил.
— Вы чего к названиям привязались, вы по сути доклада выскажитесь. О творчестве Олди.
И тут меня понесло. Из творчества Генри у меня была лишь означенная книга, я быстро пробежал глазами первую страницу и продолжил.
«Вот опять непонятное название – «Герой должен быть один», – я помахал для достоверности книгой над головой.
«По своему филологическому опыту вам говорю – герой не должен быть один. В одиночку герою другие филологи вмиг морду начистят. Но оставим непонятные названия на совести автора и перейдем, собственно, к самому содержанию данного произведения. И тут нас ждет сюрприз во первых же строках.
Начинается произведение с описания тьмы, которая по задумке автора, и плотная, и вязкая, и почему-то с мерцающими отсветами, в приторно теплом воздухе, который также вызывает и озноб.
Ну, вызывает и вызывает, бог с ним.
Но сполохи! Сполохи, не оставляя, преследовали меня.
Пафосом пропитано всё, сполохами удобрен весь текст.
«Тьма.
Сполохи.
Знобящая духота.
Рокот воды.
Всё».
«Всё, да не всё. Так и хочется добавить. Ночь, улица, аптека. А. А. Блок».
— Не нравится, не читайте, — слышу я от очкарика, у которого нервно трясется бейджик на груди.
А я не читать не могу. Меня понесло. К тому же с утра не жрамши, а на голодный желудок я завсегда безостановочно речи толкаю.
«Итак, господа филологи, идём вслед за героями книги далее. И опять.
«Тьма.
Сполохи.
Знобящая духота.
Все».
Так и хочется добавить, далеко еще не всё.
«Старший молчит.
Старший долго молчит.
Средний не отвечает».
И, наконец, добираемся до финала.
«Сполохи озадаченно мигнули и погасли».