Дипломат и дворянин, поэт и композитор Александр Грибоедов был убит почти двести лет назад — 11 февраля (по новому стилю) 1829-го. Но крылатые цитаты его «Горя от ума» в России по-прежнему живут и, увы, все чаще побеждают.
11 февраля 2022 7
При мне служащие чужие очень редки;
Все больше сестрины, свояченицы детки;
Как станешь представлять к крестишку ли, к местечку,
Ну как не порадеть родному человечку.
А у меня, что дело, что не дело,
Обычай мой такой:
Подписано, так с плеч долой.
Есть люди важные, слыли за дураков:
Иной по армии, иной плохим поэтом,
Иной… Боюсь назвать, но признано всем светом,
Особенно в последние года,
Что стали умны хоть куда.
Дома новы, но предрассудки стары.
— Кто служит делу, а не лицам…
— Строжайше б запретил я этим господам
На выстрел подъезжать к столицам.
Минуй нас пуще всех печалей
И барский гнев, и барская любовь.
Классификация пожаров
Чины людьми даются,
А люди могут обмануться.
А судьи кто? — За древностию лет
К свободной жизни их вражда непримирима,
Сужденья черпают из забытых газет
Времен Очаковских и покоренья Крыма;
Всегда готовые к журьбе,
Поют все песнь одну и ту же,
Не замечая об себе:
Что старее, то хуже.
Где, укажите нам, отечества отцы,
Которых мы должны принять за образцы?
Не эти ли, грабительством богаты?
Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве,
Великолепные соорудя палаты.
Где разливаются в пирах и мотовстве.
Источник: www.maximonline.ru
Пожар способствовал ей много к украшенью чьи слова
Я не люблю читать предисловий, очень редко пишу их сам и всегда стараюсь, чтобы они были как можно короче; но на этот раз должен поневоле отступить от моего правила и начать эту книжку следующим предисловием, или, как говорилось в старину, кратким возглашением.
Любезнейшие читатели и почтеннейшие читательницы!
Хотя на заглавном листе этой книжки напечатано, что я только издатель, а сочинитель ее Богдан Ильич Бельский, но, может быть, вы примете это за шутку. Чтобы уверить вас в противном, мне должно рассказать, по какому случаю я сделался издателем этих записок.
Месяца три тому назад, возвратясь домой после обыкновенной моей утренней прогулки, я нашел на своем письменном столе огромный запечатанный пакет без надписи; по словам моего человека, его принес незнакомый слуга, весьма опрятно одетый, но какой-то грубиян, потому что на все расспросы моего Андрея: кто он таков и от кого прислан — отвечал только: «Велено отдать твоему барину». Наружная форма и толщина этого пакета ничего доброго не предвещали. «Ахти, — вскричал я, — верно, какая-нибудь переводная мелодрама или комедия, переделанная на русские нравы! Да неужели я должен публиковать в газетах, что это уже вовсе до меня не касается и что я не обязан, по долгу службы, читать почти каждый день драматические произведения семинаристов, гимназистов и даже глубокомысленных московских гегелистов, из которых некоторые весьма усердно занимаются театром!» Я распечатал пакет: письмо на мое имя и кругом исписанная тетрадь; однако ж не драматическое сочинение, а записки какого-то Богдана Ильича Бельского. Прочтем, что он ко мне пишет.
Пожар Кворум Ядовая
«Милостивый государь» (я не прибавляю мой, потому что вы старее меня чином)».
«Ого, — подумал я, — да это какой-то старовер! Он еще держится правила: чин чина да почитает. Посмотрим, чего он от меня хочет».
«Я вас давно уже знаю; мне случалось иногда встречаться с вами в разных обществах; вероятно, и вы также меня знаете, но только под настоящим моим именем. Хотя принятое мною в этих записках прозвание Белъского могло бы по всей справедливости принадлежать мне как единственному и прямому наследнику этого знаменитого исторического имени, но я решился остаться при моем, весьма обыкновенном, которое ни разу не упоминается в русских летописях, следовательно, весьма прилично человеку с умеренным состоянием и вовсе не чиновному, потому что у нас, — да, я думаю, и везде, — для поддержания знаменитого имени необходимы или богатство, или чины.
Ну, рассудите сами, какую жалкую роль играет человек с громким историческим именем, если он сам по себе ровно ничего не значит? Представьте, как смешно, или, лучше сказать, грустно, было бы видеть отставным коллежским регистратором Скопина-Шуйского или становым приставом какого-нибудь князя Пожарского!
Но я, может быть, надоел вам моею болтовнёю, а мне нужно поговорить с вами об одном весьма важном для меня предмете. Вот в чем дело: я давно уже веду записки, — не о домашней моей жизни: в ней не было ничего особенно замечательного, — но о всем том, что касается до Москвы и ее жителей относительно к их частному, политическому и историческому быту.
Я изучал Москву с лишком тридцать лет и могу сказать решительно, что она не город, не столица, а целый мир — разумеется, русский. В ней сосредоточивается вся внутренняя торговля России; в ней процветает наша ремесленная промышленность.
Как тысячи солнечных лучей соединяются в одну точку, проходя сквозь зажигательное стекло, так точно в Москве сливаются в один национальный облик все отдельные черты нашей русской народной физиономии. Европейское просвещение Петербурга; не вовсе чуждое тщеславия хлебосольство наших великороссийских дворян; простодушное гостеприимство добрых сибиряков; ловкость и досужество удалых ярославцев, костромитян и володимирцев; способность к письменным делам и необычайное уменье скрывать под простою и тяжелою наружностью ум самый сметливый и хитрый — наших, некогда воинственных, малороссиян; неуклюжество и тупость белорусцев; страсть к псовой охоте степных помещиков; щегольство богатых купцов отличными рысаками; безусловное обожание всего чужеземного наших русских европейцев и в то же время готовность их умереть за славу и честь своей родины; безотчетная ненависть ко всему заморскому наших запоздалых староверов, которые, несмотря на это, не могут прожить без немецкой мадамы или французского мусью; ученость и невежество, безвкусие и утонченная роскошь; одним словом, вы найдете в Москве сокращенье всех элементов, составляющих житейский и гражданский быт России, этого огромного колосса, которому Петербург служит головою, а Москва сердцем. Москва — богатый, неисчерпаемый рудник для каждого наблюдателя отечественных нравов. Может быть, во мне недостало уменья разработать как следует этот богатый рудник; впрочем, и то хорошо, если мне удалось открыть его и указать человеку более меня искусному, где должен он искать не одной руды, вовсе не походящей на металл, который в ней скрывается, но чистых самородков, не всегда золотых — это правда; но ведь золото везде редко, а томпак, семилёр и всякая другая блестящая композиция, которую иногда стараются выдавать нам за пробное червонное золото, право, не стоят нашего простого железа… Да об этом после; дело состоит в том, что я решился напечатать мои записки.
Я человек не очень богатый, так прежде всего должен был подумать о том, во что мне обойдется издание этой книги, а для этого мне нужно было посоветоваться с человеком знающим и опытным. Вы, вероятно, слыхали о книгопродавце Иване Тихоновиче Корешкове; мы с ним люди знакомые, — я даже прошлого года крестил у него сына.
Чего ж лучше, подумал я, мой куманек тридцать лет занимается книжною торговлею, так уж, верно, сочтет мне по пальцам, что будут стоить бумага, печать, обертка, одним словом, всё; а может статься, и манускрипт у меня купит: это было бы всего лучше.
Лишь только я хотел послать за Иваном Тихоновичем, а он ко мне и в двери.
— А, любезный куманек! — вскричал я. — Милости просим! Очень кстати! Ведь у меня есть до тебя дельце.
— Рады служить, Богдан Ильич! Что прикажете? — сказал Корешков с низким поклоном.
— Садись-ка, любезный. Вот изволишь видеть: ты знаешь мои записки?
— Как же, батюшка, вы мне еще прошлого года читали из них разные этакие штучки, — очень интересно!
— Я хочу их напечатать.
— Ну что ж, сударь, с богом!
— Да вот что: я человек непривычный, до смерти боюсь всяких хлопот. Знаешь ли что, любезный? Купи у меня манускрипт в вечное и потомственное владение: я дешево продам.
— Нет, Богдан Ильич, — извините! Мы этим не занимаемся. Дело другое — на комиссию…
— Впрочем, — продолжал я с видом совершенного равнодушия, — для меня все равно: книга моя не залежится. Уже одно название этих записок разлакомит покупщиков:
«Москва и москвичи»!
— Да-с, названье бенефисное.
— А как ты думаешь, куманек: дорого мне будет стоить напечатать эту книгу?
— Да если всю, так не дешево-с.
— Как всю? Да разве можно будет печатать ее по частям?
— А почему же нет, Богдан Ильич? Ведь если я не ошибаюсь, так книга ваша, так сказать, отрывочная; то есть не то чтоб какой-нибудь романчик или история, а вот вроде тех, которые выдаются теперь в Петербурге: «Сто писателей», «Сказка за сказкою» и прочие другие. Вы не извольте только выставлять на заглавном листе: «Часть первая», а «Выход или выпуск первый».
— Да разве это не все равно?
— Помилуйте! Уж кто написал «Часть первая», так как будто бы обещает вторую часть непременно; а «Выпуск» что значит?… Будет, дескать, время, так выпущу другую; а нет, так не прогневайтесь.
— А что ты думаешь? Ведь это правда.
— Как же, батюшка. Одну книжку напечатать не фигура, и можно дешевле пустить, так авось и поразберут; а там, если она понравится да пойдет, так и выпускайте себе вторую, третью — сколько душе вашей угодно.
Источник: www.litmir.club
«Пожар способствовал ей много к украшенью». Как оживала и возрождалась Москва после нашествия Наполеона
В начале октября 1812 года французский император со своей армией покидал Москву. Впрочем, эту длинную вереницу повозок, карет, пеших солдат людей с корзинами и баулами уместнее было назвать сборищем разноязыких мародеров. Они увозили из города награбленные продукты, вина, одежду, предметы антиквариата, драгоценности. Процессия двигалась мимо разоренных дворцов и оскверненных храмов. Казалось, великий город навсегда утратил свою беспримерную красоту… Осенью 2022 года исполнилось ровно 210 лет с того момента, как Бонапарт оставил сожженную Москву. «Мослента» выяснила, как возрождалась Первопрестольная.
Изображение: РИА Новости
Погорелище царской столицы
Неприятельские саперы, оставшиеся в Москве после ухода основных сил, частично взорвали Арсенал, повредили стены Кремля в нескольких местах, хотя, конечно, желали нанести больший урон русской святыне. Французы заложили взрывчатку под колокольню Ивана Великого, но та устояла. По одной версии, подмокли фитили, по другой — кто-то из горожан погасил пламя.
То же самое произошло в Новодевичьем монастыре — там разрушителям навредила оставшаяся безвестной монахиня. Впрочем, иные считают это легендой. Тем не менее 22 октября считается Днем памяти спасения монастыря.
…Первым в пустынную Москву вступил отряд казаков. Появился в городе и Александр Шаховской, известный в ту пору драматург, со своими ополченцами. Их сердца содрогались при виде жутких сцен разрушения, кощунства и святотатства со стороны тех, кто считал себя христианами. Шаховский вспоминал: «При въезде в погорелище царской столицы мы увидели подле Каретного ряда старуху; она, взглянув на нас, вскрикнула: “А, русские!” — и в исступлении радости, перекрестясь, поклонилась нам в землю…»
Картина Виктора Мазуровского «Московский пожар (1812)», 1910-е годы
Изображение: Wikipedia
Историк Сергей Тепляков писал, что первыми купцами, открывшими торговлю в Москве, освобожденной от супостатов, были ростовские купцы Михаил Кайдалов и Дмитрий Симонов. Они поехали в Белокаменную узнать о судьбе своего имущества и захватили с собой два воза калачей. Их купцы продавали у Спасской башни.
Несметный список потерь
Следы от наполеоновских безобразий тянулись по всему северо-западному Подмосковью — серьезно пострадали уголки, которые ныне входят в состав столицы: деревни Лукино, Черепково, Строгино, Тушино, Захарково, Троице-Лыково, Мякинино.
Список потерь и от чудовищного пожара, и от жестоких разграблений мародеров в Москве был несметным. Дом генерал-губернатора на Тверской, где квартировали французы, был опустошен. От Московского университета остался лишь больничный корпус и ректорский домик. Сухарева башня выгорела изнутри, и огонь поглотил весь хранившийся в ней архив.
Исчезли в пламени библиотека Дмитрия Бутурлина, книжное собрание Николая Карамзина, где хранились инкунабула (книги, изданные в Европе от начала книгопечатания и до 1 января 1501 года — «Мослента»). Сгорели Петровский и Арбатский театры, Гостиный ряд. Серьезно пострадал Дом Пашкова, и Английский клуб был основательно истерзан пламенем
Осенью 1812 года знаменитый зодчий Матвей Казаков сильно хворал. И вести об уроне, понесенном Москвой, для которой он основательно потрудился, довели его до гробовой доски.
Репродукция с гравюры 1780 года. Надпись «Петровский театр в Москве». Театр сгорел при пожаре Москвы 1812 года
Изображение: РИА Новости
Обратились в прах не только шедевры архитектуры, но и обычные дома — роскошные и простые. Наиболее пострадали Большая Никитская улица и Немецкая слобода. По оценке историка Ивана Катаева, пожар стер с лица земли 6 496 из 9 151 жилого дома и 122 из 329 храмов — без учета разграбленных, коих было множество. Общий ущерб, нанесенный Москве, оценивался в 320 миллионов рублей. В то время это была фантастическая сумма!
В ноябре Александр I велел московскому градоначальнику Федору Ростопчину составить списки москвичей, «которые особо претерпели» от оккупантов. Но возникла загвоздка, ибо многие, чье благополучие не пошатнулось, стремились пробиться в ряды обездоленных. Градоначальник в письме царю сетовал, что «чистосердечие стало нынче редкостью», и просил дать ему время, чтобы проверить всех действительно нуждающихся и выявить хитрецов.
Пожар был городу во благо
Москва, наполняемая людьми, оживала. В город возвращались казенные заведения, которые на время французского нашествия были эвакуированы в другие города. Первой начала работу Пробирная Палата, вслед за ней — Казенная, Губернское правление, Управа благочиния, Медицинская контора.
«Нет места, годного для жилья, которое не было бы уже занято, — писали «Московские ведомости». — Торговля и промышленность распространяются с удивительной быстротой. Построено до 2 800 временных лавок, и вся торговая площадь заполнена бесчисленным множеством продавцов и покупателей».
Поэт и ученый Алексей Мерзляков описывал быстроту, с которой возрождалась Москва: «С нами совершаются чудеса божественные. Топор стучит, кровли наводятся, целые опустошенные переулки становятся по-прежнему застроенными. Английский клуб против Страстного монастыря свидетельствует вам свое почтение. Благородное собрание. также надеется воскреснуть». В Москве находилось более 60 тысяч крестьян и мастеровых: каменотесы, каменщики, штукатуры, маляры, плотники, которые принялись за работу.
Виды Москвы. Здание Центрального выставочного зала «Манеж»
Фото: Игорь Низов / Фотобанк Лори
В дворянских кварталах Москвы началось строительство изящных и уютных особняков. Архитекторы приступили к составлению проектов общественных зданий, среди них были Манеж, Провиантские склады на Крымской площади, Первая Градская больница на Калужской, Опекунский совет на Солянке. Новый облик получило перестроенное Иваном Жилярди здание университета.
Заговорили, сначала робко, потом все громче, что невиданное бедствие пошло Москве во благо. Да и Александр Грибоедов в поэме «Горе от ума» подхватил: «Пожар способствовал ей много к украшенью».
Пример мужества и величия
В феврале 1813 года Александр I учредил «Комиссию для строения в Москве», во главе которой был поставлен Осип Бове, ученик Матвея Казакова. Эта организация могла не только декларировать свои задачи, но и действовать. В ее распоряжении были и выделенные правительством средства — пять миллионов рублей, пять кирпичных заводов и право привлекать к строительству солдат. Это очень напоминает прообраз будущих советских стройбатов.
Отечественная война еще шла, но с каждым днем возрастала уверенность, что близок тот день, когда войско Наполеона будет окончательно разбито. Москвичи заново привыкали к спокойствию, утраченному во время оккупации. Впрочем, многие современники вспоминали, что французы выделялись — и в лучшую сторону — среди прочих наполеоновских солдат
Очевидец писал: «Из всех нахлынувших с французами народов собственно французы — как офицеры, так и солдаты — были человечнее и жалостливее к побежденным, между тем как другие племена, в особенности поляки и саксонцы, судя по всем рассказам, слышанным мною, отличались грубостью нравов и жестоким обращением. » Мелкий торговец, владелец лабаза в Зубове, рассказывал, что французы «были так милосердны; как бывало придут, мы их сейчас узнаем по речи да по манерам и не боимся, потому знаем, что у них совесть есть. А от их союзников упаси боже! Мы их так и прозвали безпардонное войско, что их ни просьбой, ни слезами не возьмешь».
Источник: moslenta.ru